Данила с усилием открыл прихваченную льдом дверь и остановился на пороге, поражённый: за сколоченным из неоструганных досок столиком
– Гришка. В зипунишке, без шапки, лицо потное. На столе – котелок, кружка, хлеб – одна целая коврига, другой – половина.
– Данила… Севастьяныч? – Гришка сверкнул воспалёнными глазами, привстал, сунул за пазуху правую руку.
– Сиди, Григорий, сиди. Ежели за ножом потянулся, то и это не надо… Не убивать тебя я пришёл. Какой из меня убивца?
– Так че ж тогда?..
– Да ничего, Григорий… Ежели встретились сызнова, так поговорим и разойдёмся. Двинемся по разным путям-дорогам, как и до этого двигались. Только вот последние двое суток мы вроде по одной тропе друг за другом поспеваем. Ты, как отправился со двора моего, не брал ничево?
– Была котомка холщовая с хлебом.
– Где же она?
– По дороге оставил.
Данила взял на изготовку берданку.
– Хватит, Григорий. Поднимайся. Нож оставь… Выходи.
– Куда? – повиновался Гришка. – На расстрел?
– На улицу выйдем.
Гришка, низко наклонив голову, шагнул через порог. Данила подвёл его к лошади, показал на привязанный к седлу холщовый мешок с краюхой хлеба.
– Про этот мешочек ты говорил, Григорий?
– О ём.
– И ты привязывал его к седлу?
– Я.
– А где воровская поклажа?
Гришка растерянно посмотрел на Данилу: дальше врать бесполезно, этого человека не проведёшь, упал на колени, взмолился:
– Данилушка, пощади… Всё возверну, всё отдам – не лишай только жизни.
– А кому нужна жись твоя пакостная? Отцу с матерью? Жене? Детям? Кому другим?..
– Чё же теперь? Помирать? А-а, Данила Севастьяныч?
– Что прикажу, то и сбудется. Сёдни я тут и судья, и исполнитель приговора. Вишь ту сосенку, правее зимовьюшки? Иди и становись к ней.
– Сев-сть-ныч… Неужели у тебя сердца нету?
– Для тебя, Гриха, нету… Одним гадом на земле будет меньше.
– Я какой гад, Севастьяныч? Гад из гадов – атаманчик! Он толкнул меня! Его б в первую голову надо к сосне. Севастьяныч, смилостивься!
Данила посмотрел на Гришку спокойным, уравновешенным взглядом, в нём Гришка видел неотступную решимость и покорился ей – сжав плечи, повернулся к сосне, однако Данила его окликнул:
– Погоди малость, Григорий. Я позабыл спросить, где сейчас атаманчик?
– Не убьёте – скажу.
– До места того довести сможешь?
– Туда шёл… Как метель поутихнет. Не сёдни. Переночуем – тогда…
Топить на ночь печь Гришка наносил дров, скипятил ещё котелок чаю, позвал Данилу за стол. Сели по краям, лицом к лицу. Данила всем встревоженным нутром чувствовал в Гришке врага. Ведь самым бессовестным образом врал, когда говорил, что отстал от партизанского отряда. Вор и бандюга! Как же получилось, что, дав зарок, если найдёт, прикончит его, Данила смилосердился, посиживает за одним столом и чаёк попивает. Затмил корыстью какой-то чистую крестьянскую совесть. Было ещё не поздно исполнить свой завет, но Данила чувствовал, что в душе что-то переменилось и теперь он уже не сможет поднять руку на сникшего, сгорбившегося Гришку.
– Мы вот сидим с тобой, Григорий, – заговорил после продолжительного молчания Данила, – чаёк горячий в наслаждение попиваем. Вроде бы добрые соседи сошлися. А на самом деле, кто мы? Скажи-ка мне, дорогой, не скрытничай.
– Да я всё сказал, Севастьяныч, – Гришка поставил на столешню тяжёлую, смастерённую из витого берёзового корня кружку, зверовато поглядел на Данилу. – Что не сказал, так сами теперича знаете.
– Бандит ты, Григорий!
Рыжий уткнулся носом в столешню, спрятал глаза:
– Был в их отряде… Прожил недели четыре.
– Што так недолго?
– История одна произошла. Не совсем приличная история. О ней и рассказывать одно неудобство, а придётся, иначе не поверишь.
– Ну, давай говори, раз дело такое.
Гришка оторвал взгляд от столешни, сверкнул остро белками глаз:
– Всё дело-то связано с атаманчиком. Понимаешь, Севастьяныч, с него началось… По-первости скажу, как я попал в их отряд. Заманили они меня, как зверька в ловушку, на приманку пошёл. «Ты, Гришка, – сказал атаманчик, рождён для жизни большой и великой, сильный ты человек и многого добьёшься, если станешь на путь истинный. Не Советы тебе нужны, с ними ты пива-браги не сваришь. Да и времени для жизни отведено им мало, народились и умрут, похоронят их. Чуешь: со всех сторон наступают, клочья летят от красных шинелей. Неужели не видишь?» – «Вижу, – говорю, слышу: тревожно в мире. Только один умный человек говорил, что слово решающее за Советами. За ними народ потянулся, а кто против, тех мало». – Тогда атаманчик воскликнул: «Не мало их! Тысячи и миллионы. Тысячи – это вот такие, как мы. Миллионы за морями, за океанами. Чуешь ты, Гришка? Не теряй времени…»