— Небось, вас там затапливает?
— Есть такое дело государь. Используем водоотливную бадью, приводимую в действие лебёдками с конным приводом. Очень облегчил бы там дело воздушный двигатель …
— Всем они нужны, — ответил я с грустным вздохом, — но попробуем в ближайшее время хотя бы насос к вам доставить.
— Благодарствую государь!
— Финский молибден … эээ … «карандашный камень» нашли?
— Нашли! Камень этот местные чухонцы шведским купцам продавали, но нам место показали. Об оплате мы с ними договорились, в будущем будут камень поставлять в строящейся Ладогорский завод, а пока я с собой их привёз. Государь, а что это за камни и зачем они нужны, не ужель только для письма? — любопытство буквально поедало чеха. Но я решил, что странствующему по пограничным землям рудознатцу опасно доверять тайные знания, похитят человека, да всё выпытают.
— Хорошо! Но весь «карандашный камень» должен через Ладогорский завод поставляться напрямую в Смоленск. Я его в тигли добавляю, хорошо жар держит, — соврал я чеху, но он в мою ложь не очень — то и поверил.
Княгиня в последнее время стала искоса и недобро на меня посматривать, в опочивальне стала жаловаться, что её, дескать, совсем разлюбили, перестали уделять ей внимание и всё в таком духе. Угрозу большой войны со степняками она воспринимала весьма умозрительно — когда это ещё будет, да и случится ли вообще? В общем, пришлось мне в один относительно из свободных и погожих деньков организовать для всей семьи речной сплав с ночёвкой.
Членов своего «правительства», ближников и прочих воевод жена видеть рядом со мной категорически не желала, иначе, по её словам, речная прогулка сразу превратиться в одно сплошное совещание. Мне пришлось признать истинность её слов и скрипя сердцем оставить всех чиновников и командиров в столице.
В отличие от меня, Параскева взяла на борт четырёх лодий большинство своих служанок, поварих, а также множество «придворных дам» — особ женского пола, в основном ровесниц моей жены из числа жён, дочерей и сестёр моих ближников и «сливок» смоленского боярства. Пятым судном в этом речном караване была боевая галера с моими телохранителями, всё время держащихся от нас особняком.
Погода стояла великолепная. Днепр искрился под ласковым солнцем. Мы медленно поднимались вверх по течению реки. Гребцы, без особого напряга, даже лениво, налегали на вёсла. У живописной заводи сбросили сходни и шумная, пёстрая, в основном женская толпа радостно галдя, выплеснулась на берег. Путешественницам захотелось устроить пикник. За готовку пищи сразу взялись повара. Телохранители быстро и умело натягивали громадный шатёр, способный вместить в себя всю нашу весёлую компанию. На мягкой, зелёной траве затрещали костры, задымили мангалы. Мы все увлеклись готовкой, общением, и, конечно же, поглощением пищи, поэтому пиршество затянулось до самого вечера. Перманентно пустеющий общий пиршественный стол неизменно обновлялся свежими порциями шашлыков, мясом, испечённым в горшках, ухой, птицей, залитой сметаной, колбасами, овощами, фруктами, ягодами и всевозможными напитками.
И вот, когда начало вечереть, я чуть не вздрогнул от внезапно прозвучавшего вопроса.
— Государь мой, — громко обратилась ко мне Параскева, буквально вся светящаяся от переполнявшего её счастья. — Может, споёшь нам свои песни?!
Её вопрос тут же потонул во взорвавшемся гуле всеобщего одобрения. Предусмотрительно взятая княгиней гитара была тут же предъявлена общественности. Отказывать женщинам было неудобно, пришлось, как говорится, исполнять номер.
Сначала благодарная и совсем не взыскательная публика выслушала, прямо со щенячьим восторгом, все мои старые песни, а затем настырно потребовала продолжения банкета в виде новых песен. Мысленно жалея подушечки своих пальцев, одновременно судорожно вспоминая подходящие случаю песни, я вновь принялся «бренчать».
Темная ночь, только стрелы свистят по степи,
Только ветер гудит в небесах, тускло звезды мерцают.
В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь,
И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.
Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,
Как я хочу к ним прижаться сейчас губами!
Темная ночь разделяет, любимая, нас,
И тревожная, черная степь пролегла между нами.
Верю в тебя, в дорогую подругу мою,