во ввинчиваясь в уши. Она и ее маленький отряд ликторов подошли со стороны Термитника, благополучно миновав засаду подростков - а может, у тех достало ума не связываться с воинами Церкви, тренированными и подготовленными, слывшими мастерами боевых искусств и безоружного сражения. Мальчишки допустили их к кургану, и теперь Карающий Бич поднималась по склону, путаясь в траве, прямая и тонкая в своем развевающемся черном плаще с алым подбоем. - Остановитесь! Бурах, не смей! Ее никто не услышал. Мир на плоской вершине холма жил по своим законам, и, добежав до отмеченной ленточками и флажками границы, Карающий Бич остановилась, словно наткнувшись на невидимую стену. Прищурившись, оценила представшую ее глазам живую картину - олонгов, выводивших дрожащую мелодию, танцующих Невест, стоящих под защитой камня Хозяек. Менху, склонившегося над своей жертвой - его не знающие усталости, не ведающие ошибок руки, сжимавшие потемневший от крови скальпель. Полудюжина ликторов, уцелевших после стрельбы у трактира, окружили свою госпожу, ожидая распоряжений. Инквизитор не колебалась, жестом приказав им выстроиться в линию и взять карабины наизготовку. Окликнула: - Вероника! Слышишь меня, девочка? Отойди в сторону. Отойди и уведи своих подруг. Капелла, сгорбившись, отрицательно повела головой из стороны в сторону. Миши очнулась, с трудом поднялась на ноги - и Хозяйки схватились за руки, образовав кольцо. Воздух заныл от сгустившегося напряжения готовых вот-вот вырваться наружу сил. Невесты кружились темными кометами, творя сложный рисунок танца, с каждым шагом приближаясь все ближе к ликторам, закрывая своими телами место жертвоприношения. - Уйдите! - рявкнула на них Инквизитор. Стремительные танцовщицы замерли нервной линией на склоне холма, глядя испуганными, влажными глазами диких лошадей, переступая босыми ступнями по колючей стерне, прижимая руки к груди, но не двигаясь с места. - Уйдите, кому сказано! Олонги неуклюже поднялись на ноги, заковыляли к Невестам, не прекращая тянуть ноющую, сводящую зубы мелодию - похожую на тонкий заунывный звон натянутой до отказа металлической проволоки. Карающий Бич от неожиданности сделала шаг назад, но тут же опомнилась: - Мы будем стрелять, предупреждаю первый и последний раз! Прекратите и разойдитесь! Бурах, ты слышишь меня?! Ее голос доносился до менху - как мог бы доноситься крик с соседнего континента. Он даже видел ее краем глаза - искаженный, кривляющийся облик, отраженный в сверкающей сфере, крохотная черная фигурка, что-то требовавшая от него. Странным образом он был привязан к этой фигурке, ее злой в своей беспомощности крик задевал его. Она не понимала сути происходящего, но ее вела вера и инстинкт, твердивший ей о необходимости вмешаться. А он - он не мог ничего сказать ей, не мог дать ей то, что в чем она нуждалась. Они стояли на колющемся льду, и с каждым мгновением льдины под их ногами уплывали все дальше и дальше друг от друга по черной воде. . Сердце Эсь’Пайны сократилось в последнем трепещущем усилии - упругий комок мяса и мускулов, даривший жизнь отважной и злоязыкой женщине по прозвищу Оспина. - Стреляйте в них... в него! - хрипло выкрикнула Лилич. Треснули выстрелы. Пронзительно закричала, падая, одна из Травяных Невест, всхлипнул навылет пронзенный пулей олонг. Удург вздохнул. Огромный удург, бык, поднявшийся из Бездны и бродящий по тончайшей грани между Здесь и Не-здесь. Великий Бык, по черной шкуре которого рассыпались сверкающие звезды, а между изогнутыми рогами дрожал тонкий полумесяц, зверь, бережно несущий на своем хребте галактики и миры. В своих бесконечных странствиях он прилег отдохнуть посреди поля шелестящей золотой травы, и заснул, убаюканный песнями степных чародеек. Он заснул и растворился в напоенном терпким запахом твири воздухе, став призраком и символом, легендой и вымыслом стариков, но не прекратив Быть. Быка не существовало - и он был. Живой, дышащий, дремлющий. Город вырос на его спине, он был Городом и Город был им. Он умирал на бойнях, отдавая людям свое мясо, жилы и кости, и возрождаясь вместе с телятами, в первый раз распахивающими мутные глаза и тыкающимися мордой в материнское вымя. Он падал под жертвенным ножом, кровь его вновь и вновь возвращалась к нему же. Маленькие люди бродили по его широченной спине, убивая его тысячи раз - и он снова поднимал тяжелую рогатую голову, воскресая в своих снах. Но на сей раз он не мог очнуться. Слишком много столетий пролетело над ним, тяжелым грузом придавив к земле. Кровь в его жилах была отравлена заразой и не обновлялась, перетекая по замкнутому кругу. Он состарился, стал слишком грузным и неповоротливым, быстрые и сильные прежде ноги отказывались держать его. Впервые он понял, что может умереть, окончательно и бесповоротно, без надежды на исцеление и возрождение. Он слышал отчаянные голоса людей, совершавших смешной и глупый ритуал в попытке дозваться его, требовавших, чтобы он хоть на мгновение пробудился от своего тягостного мертвенного сна, помог им - и тогда они помогут ему. Пусть он умрет - они сохранят искорку его жизни, они станут заботиться о его наследнике, о продолжении его рода, а пока живы люди - будет жить и он, великий и бессильный удург. Звездный Бык, дитя Матери Бодхо, что некогда даровала ему жизнь. Кровь сотен поколений высших быков, бурля и кипя, ворвалась в иссохший, истомившиеся ожиданием тоннели, жилы спящего удурга. Колесо Кледы повернулось на скрипучей оси Судьбы, замкнув в себя всех, кто взошел сегодня на курган Раги. Удург вздохнул, раздувая трепещущие ноздри и наполняя хрупкие людские тела остатками своей силы. Далеко-далеко гулко лязгнул сочленениями, останавливаясь, тяжелый железнодорожный состав. Ярко-синий с алыми полосами локомотив уткнулся широким изогнутым отражателем в тормозное ограждение, шумно выпустил отработанный пар. Сверкали начисто отмытые окна единственного пассажирского вагона первого класса, распахивались двери плацкартных вагонов. С решетчатых ступенек прыгали на землю фигуры в черно-зеленой форме, хрустел гравий под тяжелыми армейскими ботинками. На открытых платформах молчаливо громоздились в ожидании своего часа накрытые брезентом длинноствольные пушки. Глава 22. Люричева: Выстрелы. Даниэль представления не имел, сколько просидел в опустевшем гулком Соборе, из которого ушла жизнь. Время стало текучим и бессмысленным, огибая его и больше не увлекая за собой вниз по течению от прошлого к будущему. Никогда прежде он никакого не терял - и это оказалось больно, так больно. Хотелось забиться куда-нибудь, спрятаться, переждать, перетерпеть эту боль в робкой надежде, что когда-нибудь она немного утихнет. Но никто не подарит ему незаслуженного облегчения, ему предстоит жить с памятью о совершенном. С памятью о печальной, одинокой женщине с пепельными локонами, хотевшей от жизни так немного. Женщине, чью жизнь он мог спасти. Женщине, которая могла бы остаться рядом с ним - навсегда. Ему не дано избавится от воспоминания, неподъемным камнем отяготившего его совесть. Он клял себя за то, что не выкроил четверти часа для Евы - четверти часа, которые могли бы все изменить. - Данковский? Вы - мэтр Даниил Данковский? Бакалавр нехотя поднял голову. Ему понадобилось какое-то время, чтобы придти в себя и осознать, что его настойчиво окликают. Лицо обращавшегося к нему человека закрывал раструб гигиенической маски, он был облачен в темно-зеленый прорезиненный балахон с натуго затянутым капюшоном и завязанными рукавами. К балахону был пришпилен массивный значок, украшенным изображением атакующего ястреба на фоне восходящего солнца. - Да, это я, - шершавый язык тяжело ворочался во рту, произнося невнятные слова. Даниэль откашлялся и повторил уже тверже: - Да, я бакалавр Данковский. - Вы ранены? Больны? - спросил гвардеец. Голос его звучал озабоченно, но несколько невнятно из-за закрывающей рот маски. - Нет. Просто очень устал. - Нам приказано разыскать вас и доставить в Управу. Вы можете идти? - Кем приказано? - не то, чтобы это всерьез интересовало бакалавра, е