полнилось ровно тридцать. «Угловатый» - таким эпитетом обычно награждали его те, кто впервые столкнулся с гаруспиком. Высокий, крупного сложения, с привычкой постоянно горбиться. Коротко стриженые темно-рыжие волосы торчат непокорным ежиком. Грубо вылепленное лицо с тяжелым подбородком и длинным прямым носом в определенном ракурсе смахивает на фотографии идолов с далеких южных островов. Светло-зеленые, глубоко посаженные глаза. О щетину на щеках и подбородке можно смело зажигать спички. Он почти всегда таскается в вельветовой куртке тусклого болотного цвета и кожаных бриджах. Заскорузлые темные следы на полах куртки, если бы кто удосужился провести их анализ, действительно оказались бы кровью людей и животных. В многочисленных карманах одежды Бураха могло обнаружиться все, что угодно - рыболовные крючки, штопальные иглы, сломанные часы, орешки арахиса и кардамона, семечки и хлебные корки. Мусор и хлам, чрезвычайно ценимый городской детворой. Предметы обмена и торга, при удачном стечении обстоятельств способные превратиться в бутыль питьевой воды, кусок мяса и упаковку анальгетиков. Отдельно от прочего добра хранился фетровый кошель, где в ожидании своего часа дремали Инструменты. Три тонких, зеркально-синеватых скальпеля с ребристыми рукоятями и выдавленной у основания маркой «Sig-86». Прекрасные, никогда не подводившие, способные без труда рассечь самую толстую и неподатливую мышцу. Артемий ни разу не сожалел о сумме, выложенной за свое сокровище. Компанию Инструментам составлял «Крестоносец», длинноствольный револьвер, снятый с убитого мародера. Судя по вытершейся рукоятке и тускло блестящему стволу, «Крестоносец» был уже довольно стар, его отдача при выстреле лихо подбрасывала руку стрелка вверх, но Бураху револьвер приглянулся. К тому же разжиться другим оружием все равно было негде. «Крестоносец» тяжело ударял по левому бедру, высокие ботинки мерно топали по выщербленным плиткам. Собор остался позади, он шел через молчаливые Каштаны, былой престижный квартал. Дома стояли запертыми, с окнами, крест-накрест заколоченными досками. Возможно, внутри еще бились в затянувшейся агонии законные владельцы. Люди, пожираемые неведомой инфекцией. С иссохшей и съежившейся кожей, отваливающейся целыми пластами. С гниющими глазами и черными провалами беззубых ртов, испускающими тихий, прерывистый вой - последнее усилие разлагающихся легких и вздувшейся гортани. Живые мумии в саркофагах собственных особняков, затянутых изнутри бурой плесенью. Когда они умирают, их тела становятся похожи на мешки, набитые вместо костей и жил песком. Мортусы-Исполнители, в клювастых птичьих масках и просторных черных плащах, обходят пустынные улицы, подбирая и складывая на телеги трупы горожан - тех, кто в последние мгновения смерти выполз на порог дома... Смерть танцует на пустынных площадях. Песчаная Язва, демон степных легенд Шабнак-Адыр, безликой тенью пробралась в Город и решила остаться здесь навсегда. Где она? Чью маску натянула на себя, пряча свое истинное лицо, смеющийся оскал безумного черепа? Как опознать ее, как изловить? Менху прежних столетий могли одержать верх над Песчанкой, пусть и ценой великих жертв. А что может он, гаруспик, учившийся в заграничных университетах, рискнувший соединить воедино древнюю мудрость Матери Бодхо и светил современной науки?.. На безлюдной окраине Артемий взобрался на насыпь окружной железной дороги, тянувшейся от Станции к бойням, и какое-то время просто стоял, глядя по сторонам. Синеватые рельсы едва заметно подрагивали, или ему так показалось. В Городе ожидали последнюю надежду, Санитарный Корпус, но Бурах не верил, что им удастся одолеть Язву. Если верить сказкам собирателей трав, болезнь настигала лишь тех, кто растерял силы в бессмысленной гонке жизни, кто поступился чистой высотой своей души. Эти слова в точности характеризовали почти любого обывателя. Менху, хирург и убийца, стоял на черте между Городом и Степью. Перед ним тянулись окруженные покосившимся забором склады, заброшенные, облюбованные контрабандистами, беспризорниками, бродягами, живыми отбросами Города. Расставленные как попало вагонные контейнеры образовывали причудливый лабиринт, в котором несведущий человек вполне мог заплутать, выйдя прямиком в объятия поджидающей его смерти. За складами начиналась Степь - бледно-золотое всхолмленное море осыпающейся твири, переливающееся под ветром. Грохнул выстрел. Тело среагировало быстрее разума. Артемий сиганул вниз, несколькими прыжками слетев по откосу и на ходу выдергивая из-за пояса оружие. Шлепнулся в пыльные заросли бурьяна, перекатился, рыская взглядом по сторонам и запоздало осознавая: стреляли не в него. Меж снятых с колес грузовых вагонов заметалось испуганное эхо нового выстрела. Бурах прислушался, определяя направление. Где-то слева. Юркнуть в щель между разошедшимися бетонными плитами забора, пролезть под цистерной в ржавых клочьях облезающей краски, ящерицей втиснуться в узкие промежутки меж составленных контейнеров. Подтянуться, взобраться наверх. Проползти по выгнутой горбом крыше. Менху хорошо выучил здешние пути, тупики и лазейки, и теперь даже не раздумывал над тем, куда свернуть, где нужно присесть на корточки, а где - вскарабкаться по держащимся на честном слове скобам. До него долетело еще два, не то три выстрела, и чей-то разъяренный вопль. Он не собирался вмешиваться в чужую войну. По крайней мере, пока не узнает, кто и ради чего затеял перестрелку. Если Гриф решил проучить зарвавшихся конкурентов - его дело. Артемий и заправлявший на Складах скупщик краденого со своими подручными не имели друг к другу никаких претензий. Бурах штопал людей Грифа, подстреленных патрулями и дружинниками, скупщик по божеским ценам подбрасывал ему патроны и предупреждал об облавах. Обитатели Складов придерживались мудрого правила: «Худой мир лучше доброй ссоры». Распластавшись на краю железной вагонной крыши, Бурах осторожно приподнял голову. Поле боя лежало прямо под ним. Два товарных вагона, некогда выкрашенных алым суриком, приоткрытая дверь, валяющееся в нескольких шагах неподвижное тело. Осаждающие, прячущиеся за выступами, медленно, но верно стягивают кольцо вокруг вагона. Бурах разглядел шестерых, в разномастных одежках, от мясницких курток до украденной на складе униформы муниципальных служащих, и нехорошо хмыкнул. Мародеры. К ним у менху имелся свой счет. Небольшой такой счетец. За два дня, проведенных в городской тюрьме, охваченной Песчанкой и ставшей моргом. За выбитый резец, кровавые плевки и отбитые ребра. Мародеры сочли, что схватили подозреваемого в убийствах, избили пленника до полусмерти и бросили возле казарм Добровольной дружины. Дружинники тоже показали себя отнюдь не ангелами, они были перепуганы, Бурах стал для них воплощением обрушившихся на Город бедствий - и они сполна отыгрались на своей добыче. А добыча выжила, выбралась на свободу и очень невзлюбила и тех, и других. И тех, кто носил бело-зеленую повязку Дружины, и тех, кто не носил никаких символов. «Крестоносец» плюнул дымком. Одна из серых фигур качнулась, складываясь пополам. Артемий слетел с вагона, шмыгнул под днище. Заметил на другой стороне чьи-то ноги, подсек, отоварил упавшего рукояткой револьвера за ухо. В такие мгновения он испытывал два противоречивых и захватывающих чувства - наслаждение собственной ловкостью и быстротой, и смутное ощущение неправдоподобности происходящего. Это был сон - дурной сон с запахом свернувшейся крови и вяжущим ароматом твириновых зарослей. Промельк летящего скальпеля. Стоявший спиной мародер не успел заметить выросшей за ним фигуры, ничком рухнув вперед и обильно поливая сухую землю брызнувшей кровью. Его напарник трясущимися руками вскинул карабин. Бурах ухмыльнулся, не пытаясь сорваться с места, уклониться от неизбежного выстрела. Его всегда занимал поразительный миг истины: хватит у противника духа выстрелить в упор или?.. Не хватило. Пляшущее дуло карабина задралось куда-