. Бойни, исправно предоставлявшие рабочие места поколениям горожан. Успешное и процветающее предприятие, благодаря настойчивости управляющих которого к Городу протянули железнодорожную ветку. Бойни, откуда выползла Чума. Бойни, ставшие могильником. Если верить устойчивым слухам и имевшимся на руках бакалавра доказательствам, первоначальная вспышка Песчанки произошла именно здесь - в приземистых, протяженных корпусах красно-коричневого кирпича, выкрошившегося от ветра и дождей. Раз в десятилетие владельцы фабрики принимали отчаянную и безнадежную попытку окрасить строения в приятный глазу цвет, но краска стремительно облезала, отшелушивалась, повисала на стенах рваными хлопьями и лоскутами, как кожа умирающего от Чумы в последней стадии заболевания. Еще были бесконечные склады готовой и просроченной продукции, цеха, где вымачивались содранные шкуры и коптились потроха, вокруг которых густым облаком висела кисловатая вонь, а земля раскисала от впитавшейся в нее бычьей крови. Буроватая жижа стекала в неглубокий Горхон и его притоки, растворяясь в желтоватой воде, окружая отмели грязно-желтой пеной, плывущей вниз по течению. Совет директоров предприятия во главе с Ольгимским был всемогущ и всесилен. Налетавшие из Столицы с инспекцией безжалостные санитарные надзиратели увозили с собой подписанные чеки и сведения о щедрых пожертвованиях господ Ольгимских на благотворительность и развитие Города. После шумных банкетов и отбытия гостей все оставалось по-прежнему. Помутневшая от бычьей крови вода струилась между поросших твирью и ковылем невысоких холмов с плоскими вершинами, где высились покосившиеся камни-кромлехи с выбитыми клинообразными знаками, похожими на древние тавро для клеймения быков. В самом начале эпидемии Ольгимский-старший распорядился замкнуть Термитник. Вместе с работавшими там мясниками, их семьями, родней и всеми, кто укрылся в Долгом и Коротком корпусах огромных скотобоен. Надеясь, что демон болезни пожрет самое себя и сгинет, захлебнувшись человеческой плотью. Бакалавр невольно содрогался только при одной попытке представить, что творилось в наглухо запечатанных зданиях, где оказались запертыми несколько сотен человек - безо всякой надежды на помощь, наедине с неуловимой Песчанкой, всякий час неумолимо собиравшей свою жатву. Язва недолго позволила держать себя взаперти. Скудное оцепление вокруг Термитника физически не могло удержать под контролем многочисленные входы и выходы фабрики, не говоря уж о подземных туннелях между цехами. Обреченные смерти мясники сумели отыскать выход. Беглецы рассеялись по примыкавшим к бойням Кожевенникам и Дубильщикам, где проживали большинство работников Термитника. Горожане, прознав об этом и словно утратив рассудок, скопом ринулись в Кожевенники, устроив настоящую облаву на выживших, убивая всех без разбора, поджигая дома, где скрывались уцелевшие беглецы. Не отличая больных от здоровых, взрослых от детей. Позже эту ночь назвали Факельной. Бакалавр понимал, что один человек не смог бы противостоять обезумевшей толпе - и все же по сей день упрекал себя за то, что остался в стороне, вняв уговорам и рыданиям Евы. Всю ночь до них доносились частые хлопки выстрелов, над черными крышами метались языки пламени, обрисовывая огромный уродливый горб крыши Термитника. Истошно кричали люди - погибая и торжествуя. Беззвучно плакала Ева, в оконных стеклах отражался огонь и кривлялись тени. К утру погромы закончились - вмешалась Добровольная дружина. По Городу плыл пахнущий гарью серый туман, Дубильщики и Кожевенники превратились в закопченные, дымящиеся развалины. На улицах люди шарахались друг от друга, опасаясь встретиться взглядом. Мортусы вывозили на городскую окраину обугленные трупы, сваливая их в наскоро выкопанные длинные рвы, мародеры спешили поживиться тем, что уцелело на пепелище. Сабуров попытался отыскать и задержать шайку Поджигателей, но не преуспел, ограничившись тем, что распорядился вздернуть всех, схваченных дружинниками на месте преступления. Консервация Термитника и поджоги в зараженных кварталах не помогли - Песчанка проскользнула у погромщиков межу пальцев, яростно набросившись на Город. Прибывший Инквизитор разогнал оцепление и распорядился снять печати на дверях боен. Бакалавр присутствовал при этом. Первое, что предстало его взгляду - аккуратно сложенные в огромных цехах первого этажа трупы. Ровные ряды мертвецов, укрытых полотнищами брезента. Аппетитный запах корицы, смешавшийся с прогорклой кислотой разлагающейся крови и резью средства для истребления наружных паразитов у крупного рогатого скота - мясники пили эту разъедающую внутренности отраву, веря, что она может одолеть Песчанку. Многих тошнило. Сабуров торчал в дверях, заложив руки за спину, прямой, точно аршин проглотил. В полутьме по сетчатке ослепительно-болезенными сполохами ударяли вспышки магния - фотограф из сопровождения Инквизитора дотошно запечатлевал бесчисленные холмики в загонах для скота. Решетчатые ворота Сгустка, украшенные вензелем семьи Ольгимских, стояли нараспашку. Ветер гонял по захламленному двору опавшие листья вперемешку с обрывками бумаги. Обезумевшая толпа в попытке разгромить особняк ворвалась на первый этаж, круша все, что подвернется под руку, разбивая в щепки мебель и вышвыривая обломки на улицу. Данковский обогнул лежавший кверху дверцами огромный шифоньер с зарубками от топора на стенках, машинально поднял и расправил зацепившийся за угол шкафа скомканный лист. Фактурный счет-накладная, килограммы, тонны и цифры с множеством нулей. Невесть зачем бакалавр сложил из бумаги птичку и запустил ее в звездчатую дыру бывшего оконного стекла. Птичка впорхнула внутрь и исчезла в темноте. Массивная дверь черного дерева с металлическими накладками в виде голов животных распахнулась от первого же прикосновения. Стоя посреди просторного вестибюля, бакалавр в замешательстве огляделся, не зная, куда, собственно, идти дальше. По вестибюлю словно пронеслось стадо бешеных быков, запачкав мраморные полы грязью и скрутив медные перила ведущей на второй этаж лестницы в безумную спираль. В неприкосновенности осталась разве что массивная люстра в виде виноградной лозы со множеством гроздьев-лампочек. Лампы не горели, холл освещался косыми солнечными лучами, дробившимся в разбитых стеклах. - Эй, есть кто живой? - окликнул бакалавр. - Господин Ольгимский, вы здесь? Эй! Это я, Данковский! - Сюда, - гулко и глухо разнеслось по холлу. Определив источник звука, Даниэль прошагал наискосок через вестибюль к приоткрытой дверце, из-под которой вытекала лужица оранжевого света. Он угодил в комнатушку без окон, освещенную гудящей керосиновой лампой. Выкрашенные суриком плетеные кресла, место которым на садовой террасе, а не в доме, ломберный столик с полудюжиной пустых бутылок и уцелевший горшок с декоративной юккой. Среди темно-зеленых листьев оранжево пламенели созревшие ягоды. Одно из кресел занимала грузная, расплывшаяся фигура, зябко кутавшаяся в просторный меховой балахон - навроде тех, что степные кочевники напяливают зимой. Ольгимский-старший, более известный под заглазным прозвищем Тяжелый Влад, некогда процветающий промышленник и первый городской делец. Куполообразная лысая макушка, обрюзгшее с годами лицо, заметные мешки под желтовато-карими, навыкате, глазами, кривая трещина рта. Сложенные на обширном чреве руки, переплетенные пальцы заметно подрагивают. - Мэтр, - многие из горожан, с которыми бакалавру довелось свести знакомство, разительно переменились за эти дни, но Ольгимский изменился сильнее всех. Вместо благообразного предпринимателя, являвшего собой образец успешного провинциального торговца, перед Даниэлем сидел человек, окончательно утративший опору в жизни. Человек, потерявший все - все до последней мелкой монеты и последнего проблеска надежды. Зная о поступках этого человека, бакалавр испытывал к нему невольно