и стеклами в окнах, залитую ослепительно-оранжевым светом заходящего солнца. Даниэлю потребовалось еще несколько мгновений, чтобы понять - кажущийся странно удлиненным силуэт на фоне окна не касается ногами пола. Нелепо выгнувшееся тело зависло в воздухе, судорожно дергаясь и молотя ногами о стену. В бессмысленной попытке отвратить неизбежное человек обеими руками вцепился в удавку, хрипя и пытаясь втянуть хоть немного воздуха. Посреди комнаты валялся опрокинутый стул с высокой гнутой спиной, довершавший картину попытки самоубийства. Даниэль не смог вспомнить, когда и как он подтащил стул ближе и вскарабкался на него, чувствуя, как хрустит и прогибается под ногами плетеное сидение. Обхватив несостоявшегося висельника под коленями, он попытался приподнять его, ослабив натяжение веревки. С равным успехом он мог бы вцепиться в тяжеленный бесформенный мешок, набитый рассыпающейся картошкой. В дряблый мешок, от которого тошнотворно воняло гнилью и влагой. Бакалавра замутило, а грузное тело в руках дергалось, угрожая вот-вот столкнуть его с хлипкого стула и закончить начатое. Удавленник не соображал, что у него есть шанс ослабить и скинуть петлю, а может, затянул ее слишком сильно и при всем желании не мог с ней справиться. Даниэль слышал задыхающееся хрипение над своей головой, понимая, что еще пара ударов сердца - и он разожмет руки, веревка натянется и хрип перейдет в предсмертное сипение. Что-то свистнуло - тонко, пронзительно. Повешенный внезапно обмяк, сделавшись невероятно тяжелым. Стул качнулся, Данковский потерял равновесие и грохнулся на загаженный пол, больно ударившись локтем. Откатился в сторону, оставляя смазанные следы в пыли, и неловко уселся. Скрючившийся на полу человек надсадно сипел, давясь воздухом и корчась, словно полураздавленное насекомое. Вокруг него плотным облаком висел запах твириновки, к ней примешивалась острая резь непроизвольно выплеснувшейся мочи. Синюшное лицо с черным провалом рта, слепо вытаращенными глазами и криво торчащим носом и в обычные-то дни не отличалось особой привлекательностью, но сейчас и вовсе выглядело отвратительной маской смерти. Машинально поглаживая ушибленный и ноющий локоть, Даниэль поискал взглядом вещь, перерубившую веревку - широкий и тяжелый нож-наваха, глубоко воткнувшийся в противоположную стену. Бакалавр перевел взгляд на дверной проем, где, привалившись к косяку, красовалась тощая фигура в прорезиненном плаще черно-зеленого цвета. Острые, звериные черты лица, гладко зачесанные назад сальные темные волосы. Человек, с которым бакалавру не хотелось сталкиваться лицом к лицу, и которого жители Города вздернули бы при первой возможности. Однако он был достаточно умен и ловок, чтобы ускользнуть от разъяренных, но туповатых обывателей и ликторов Инквизитора - также как на протяжении десяти лет ускользал от полиции трех соседствующих стран. Пропадая и возникая снова, как дьявольский чертик из коробочки с сюрпризом. Оставляя за собой горящие здания и сошедшие с рельс поезда, вопли, слезы, розыскные листы, отметки в протоколах «тело не поддается опознанию», полицейские ориентировки и размашисто выписанную на закопченных стенах алую букву «А». Анархия, хаос, борьба ради борьбы, безнадежное сражение с закосневшими устоями общества, самодельная бомба в брюхе плюшевого медвежонка, брошенного под колеса правительственного автомобиля. Он нашел себе единомышленников даже здесь, сколотив шайки Поджигателей и устроив Факельную Ночь. Брат, сторож ли ты брату своему?.. Петр Стаматин, творец. Анджей Стаматин, разрушитель. Анджей, прибывший сюда на одном из последних рейсов «Северного экспресса». Якобы проведать младшего братца. Даниэль прикинул расстояние до стула - сможет ли он в случае чего схватить сей ветхий предмет мебели и использовать его в качестве своеобразного щита. - Придурок, - Анджей двигался на удивление тихо и быстро. Просто перемещался из одного места в пространстве в другое, только что был здесь, и его уже нет. Он исчез из дверного проема, возникнув над хрипящим и булькающим Петром, с оттяжкой пнул брата по ребрам и протянул нараспев: - Хренов придурок. Ну какого ляда ему занадобилось лезть в петлю головой, а? - Не знаю, - Данковский счел, что вопрос относится к нему. - Когда я зашел, он уже болтался между небом и землей. - Должно быть, нажрался и услышал голоса в своей пустой башке, - у Анджея Стаматина был непривычный взгляд, не задерживающийся ни на чем более нескольких мгновений, и вместе с тем - колюче-цепляющийся, точно шарики чертополоха. Он пересек комнату, пристав на цыпочки и выдернув из стены засевший в дереве нож. - А тебя я знаю. Ты Данковский, столичный бакалавр. Чего тебе тут занадобилось? - Я разыскивал его, - Даниэль поднялся на ноги, кивнув в сторону несостоявшегося висельника. Тот сумел подползти до стены - должно быть, она представлялась ему самой надежной опорой в мире. Съежившийся Петр тихонечко подвывал себе под нос, скуля, как недобитое животное. Петля с огрызком веревки так и болталась у него на шее. - Хотел поговорить. - Ну так говори, только не знаю, поймет он или нет. Эй, ты! - рявкнул Анджей. - Хули вешаться вздумал, а? Зрачки мутных, еле-еле обретших некое подобие осмысленности глаз архитектора с трудом перекатились, уставившись на Анджея. Петр невнятно булькнул, едва шевеля распухшим и не помещавшимся во рту языком. С третьей или четвертой попытки ему наконец удалось вытолкнуть из себя нечто маловразумительное, отчасти похожее по звучанию на «шлак». Или - «шабнак»? - Шабнак? - переспросил Даниэль. Да что за день такой выдался, все как сговорились поминать через слово песчаную ведьму. - Ты видел Шабнак? - Она забрала чертежи, - фраза прозвучала на удивление отчетливо и ясно. Стаматину удалось подобрать под себя неуклюже-голенастые конечности. Теперь он напоминал нахохлившуюся птицу - с длинным клювом и торчащими в разные стороны мокрыми перьями. - Все мои чертежи. Забрала и унесла. Сказала, коли мне не удалось возвести дом для чудес, то и жить мне незачем. Я же старался, - неудачливый архитектор судорожно провел рукой по губам, вытирая грязно-желтую слюну. Умоляюще, как побитая собака, покосился на брата и Даниэля. - Я правда старался. Я видел его... ее... Башню, мою сокровищницу тайн, мой мост от земли к небу... Она смеялась, знаете, как она смеется? Как серебряный колокольчик... - Бредит? - одними губами спросил Данковский. - А я знаю?.. Может, к нему и вправду заходил некто, удачно сыгравший на его безумии... и на здешних сказочках, - хмыкнул Анджей. - А чертежи, о которых он упоминал? - У него по карманам постоянно распиханы какие-то бумаги, - пренебрежительно отмахнулся старший брат архитектора. - Он их постоянно теряет спьяну, потом находит. Может, он вообще это выдумал. Человеческая руина в обличье Петра Стаматина заунывно оплакивала недостижимую потерю, чудеса, проскользнувшие сквозь пальцы. А ведь совсем недавно в этой голове под всклокоченными, грязными волосами возникали образы невиданных зданий, рождался новый стиль, достойный пережить создателя, радуя взоры потомков. Из пустоты сотворялось нечто, оформляясь в изогнутые вольты и витые колонны, этажи и перекрытия, оконные проемы и лестничные пролеты... - Он умрет здесь, - негромко сказал Даниэль. - Мы все сдохнем, - кончиком навахи Анджей старательно вычищал из-под ногтей комочки слежавшейся земли. - Одни раньше, другие позже. Я не против. Мне всегда мечталось умереть в каком-нибудь похожем местечке. Чтобы вокруг все горело и разваливалось. - Ты - да. А если бы.... если бы была возможность вытащить Петра отсюда? Вернуть обратно в Столицу? - У него дурь в башке и дурь в душе, - отмахнулся старший Стаматин. Крутанул нож между пальцами и с некоторым интересом воззрился на бакалавра: - Что, правда? Ты можешь вывести его из Города? Данковский кивнул. Несколько мгновений Анджей размышлял, затем сгреб брата за шиворот и рывком поставил на ноги: - Ну так пошли. Нечего ему тут делать, в самом-то деле. А не врешь? Смотри, если врешь - порешу и закапывать не стану. Куда идти-то? - К заставе на Сухом мосту, - бакалавр