уже нет. Он исчез из дверного проема, возникнув над хрипящим и булькающим Петром, с оттяжкой пнул брата по ребрам и протянул нараспев: - Хренов придурок. Ну какого ляда ему занадобилось лезть в петлю головой, а? - Не знаю, - Данковский счел, что вопрос относится к нему. - Когда я зашел, он уже болтался между небом и землей. - Должно быть, нажрался и услышал голоса в своей пустой башке, - у Анджея Стаматина был непривычный взгляд, не задерживающийся ни на чем более нескольких мгновений, и вместе с тем - колюче-цепляющийся, точно шарики чертополоха. Он пересек комнату, пристав на цыпочки и выдернув из стены засевший в дереве нож. - А тебя я знаю. Ты Данковский, столичный бакалавр. Чего тебе тут занадобилось? - Я разыскивал его, - Даниэль поднялся на ноги, кивнув в сторону несостоявшегося висельника. Тот сумел подползти до стены - должно быть, она представлялась ему самой надежной опорой в мире. Съежившийся Петр тихонечко подвывал себе под нос, скуля, как недобитое животное. Петля с огрызком веревки так и болталась у него на шее. - Хотел поговорить. - Ну так говори, только не знаю, поймет он или нет. Эй, ты! - рявкнул Анджей. - Хули вешаться вздумал, а? Зрачки мутных, еле-еле обретших некое подобие осмысленности глаз архитектора с трудом перекатились, уставившись на Анджея. Петр невнятно булькнул, едва шевеля распухшим и не помещавшимся во рту языком. С третьей или четвертой попытки ему наконец удалось вытолкнуть из себя нечто маловразумительное, отчасти похожее по звучанию на «шлак». Или - «шабнак»? - Шабнак? - переспросил Даниэль. Да что за день такой выдался, все как сговорились поминать через слово песчаную ведьму. - Ты видел Шабнак? - Она забрала чертежи, - фраза прозвучала на удивление отчетливо и ясно. Стаматину удалось подобрать под себя неуклюже-голенастые конечности. Теперь он напоминал нахохлившуюся птицу - с длинным клювом и торчащими в разные стороны мокрыми перьями. - Все мои чертежи. Забрала и унесла. Сказала, коли мне не удалось возвести дом для чудес, то и жить мне незачем. Я же старался, - неудачливый архитектор судорожно провел рукой по губам, вытирая грязно-желтую слюну. Умоляюще, как побитая собака, покосился на брата и Даниэля. - Я правда старался. Я видел его... ее... Башню, мою сокровищницу тайн, мой мост от земли к небу... Она смеялась, знаете, как она смеется? Как серебряный колокольчик... - Бредит? - одними губами спросил Данковский. - А я знаю?.. Может, к нему и вправду заходил некто, удачно сыгравший на его безумии... и на здешних сказочках, - хмыкнул Анджей. - А чертежи, о которых он упоминал? - У него по карманам постоянно распиханы какие-то бумаги, - пренебрежительно отмахнулся старший брат архитектора. - Он их постоянно теряет спьяну, потом находит. Может, он вообще это выдумал. Человеческая руина в обличье Петра Стаматина заунывно оплакивала недостижимую потерю, чудеса, проскользнувшие сквозь пальцы. А ведь совсем недавно в этой голове под всклокоченными, грязными волосами возникали образы невиданных зданий, рождался новый стиль, достойный пережить создателя, радуя взоры потомков. Из пустоты сотворялось нечто, оформляясь в изогнутые вольты и витые колонны, этажи и перекрытия, оконные проемы и лестничные пролеты... - Он умрет здесь, - негромко сказал Даниэль. - Мы все сдохнем, - кончиком навахи Анджей старательно вычищал из-под ногтей комочки слежавшейся земли. - Одни раньше, другие позже. Я не против. Мне всегда мечталось умереть в каком-нибудь похожем местечке. Чтобы вокруг все горело и разваливалось. - Ты - да. А если бы.... если бы была возможность вытащить Петра отсюда? Вернуть обратно в Столицу? - У него дурь в башке и дурь в душе, - отмахнулся старший Стаматин. Крутанул нож между пальцами и с некоторым интересом воззрился на бакалавра: - Что, правда? Ты можешь вывести его из Города? Данковский кивнул. Несколько мгновений Анджей размышлял, затем сгреб брата за шиворот и рывком поставил на ноги: - Ну так пошли. Нечего ему тут делать, в самом-то деле. А не врешь? Смотри, если врешь - порешу и закапывать не стану. Куда идти-то? - К заставе на Сухом мосту, - бакалавр поразился легкости, с которой было принято решение. А может, так и надо поступать - подчиняясь импульсу, не занимаясь долгим взвешиванием всех «за» и «против»? Анархист-поджигатель не колебался, мгновенно решив чужую судьбу - судьбу человека, который сейчас вяло пытался высвободиться из его хватки. - Не дури, - голос Анджея, обращавшегося к брату, звучал почти ласково. - Пойдем. И не спорь, мне лучше знать. А чертежи новые нарисуешь, эка беда. Идем, идем. Держись за меня и шагай, левой-правой, левой-правой. Уедешь отсюда, поправишься, перестанешь маяться дурью. Глядишь, выстроишь еще какую-нибудь хреновину. Петр в панике цеплялся за брата, бормотал что-то неразборчивое, но шел, куда вели. Идти пришлось по задворкам и задним дворам, стараясь не попадаться на глаза патрулям. Иногда из-за плотно занавешенных окон пробивался лучик света, и тогда Даниэль непроизвольно начинал думать о Еве Ян. Ева. Искушение. Так просто подарить кому-то жизнь, надежду, спасение. Он ведь не злоупотребил данным ему правом, он честно выполнил взятое обещание, отыскав подходящего кандидата. Не его вина, что Капелла с Ханом наотрез отказались уезжать, а братец Вероники не заслуживал ни единого доброго слова. А Ева... ну, всегда же принято спасать с тонущих кораблей и из горящих домов женщин и детей. - Анджей, нам нужно заглянуть кое-куда и прихватить еще одного человека. Глава 9. Ева Ян: Куда приводят мечты. День прошел в ожидании - пустом и тягостном, цвета застиранных занавесок и перешитых по десятому разу платьев. Ева проводила гостей, убрала со стола и вымыла посуду. Тщательно закупорила бутылку с вином, где оставалась еще половина, и спрятала в буфет - вдруг будет случай допить ее вместе с Даниэлем? Хотя вряд ли ей так посчастливится. Он приходит поздно, уставшим и вымотанным, она кипятит для него воду в жестяном тазу и готовит ужин из того, что ей удается раздобыть за день, он благодарит ее и уходит в свою комнату, спать. Не догадываясь, что она стоит под его дверью, прислушиваясь к малейшим звукам - скрипу старой узкой кровати, дыханию, его разговорам с самим собой и фонографом. С тем, чтобы утром опять проводить его в Город, глядя вслед сквозь узкое дверное окно, прижимая пальцы к мутному стеклу и умоляя неведомо кого: пожалуйста, пожалуйста, пусть сегодня он вернется пораньше. Ей хотелось расплакаться, такой одинокой и покинутой она себя чувствовала. Хотелось, чтобы Даниэль обернулся и помахал ей на прощание. Обман, возбуждающий едва ли не больше объятий: они уже давным-давно живут вместе, и всякое утро она провожает его в Университет... Прихватив корзинку, Ева отправилась в традиционный обход пяти близлежащих лавок. Город, еще месяц назад снабжавший образцовыми колбасными изделиями Столицу и соседей, голодал. Термитник не работал, содержавшихся там животных зарезали в самом начале эпидемии. Туши сожгли, опасаясь, что мясо может быть зараженным. Оголодавшие горожане все равно пробирались к фабрике и срезали с обуглившихся костей обгорелые до черноты куски мяса - чему быть, тому не миновать, но лучше умереть сытым, чем голодным. Какие-то запасы сохранились на муниципальных складах и в холодильниках боен - их раздавали по тщательно проверяемым спискам, и в те дни Ева с утра до вечера стояла в бесконечных очередях. Чем-то приторговывали ребятки Грифа со Складов, но эти предпочитали менять продукты на что-то более существенное, чем бумажки-ассигнации. Ева уже рассталась с почти всеми золотыми безделушками семьи Ян и с ужасом думала о днях, когда ей будет нечего предложить взамен. Даниэль платил ей за квартиру и за домашние обеды, но бумажные деньги почти ничего не стоили. Однако сегодня ей посчастливилось: в колбасной лавке ей продали полфунта вырезки, выглядевшей вполне съедобной. Идя домой, Ева тихонечко ликовала - у них будет настоящий ужин. Она шла, играя сама с собой в детскую игру - не наступать на трещины - и следя за тем, как мелькает ее отражение в уцелевших витринах. Размышляя о том, что, если бы не Чума, Даниэль никогда не приехал бы сюда и они не познакомили