ла. - Как полагаешь, где он пропадал долгими темными вечерами? В городе полно желающих утешить столичного красавчика, пальцев не хватит сосчитать. Хоть того пола, хоть этого. Если хочешь знать, - певица злорадно и торжествующе прищурилась, глядя в лицо Еве, - сегодня днем твой ненаглядный Даниэль явился в таверну, дабы провести часок со своим давним знакомцем Владом. В комнатах наверху. Ууверена, ты прекрасно знаешь, кому и зачем Липпи сдает эти комнатушки. - Неправда, - заплетающимся языком возразила Ева. - Даниэль не может... не мог... Он не такой! - Ну да, ты ведь прекрасно знаешь, каков он, - невнятно хмыкнула Анна. Обескураженная, потерявшаяся Ева дрожала, давясь слезами и нарастающей обидой. Ангел лжет. Анна наверняка лжет, Даниэль никогда бы так не поступил, он не мог столь жестоко обмануть ее... - Ну, не надо рыдать, это лишнее. Мягкая подушечка пальца с наманикюренным ноготком стерла покатившуюся по щеке Евы слезу, оставив липкий смазанный след. - Он всего лишь мужчина, ничуть не хуже и не лучше других, - нашептывала певица, ластясь, сделавшись такой нежной, точно тающий на языке крем заварного пирожного. Ева невольно задохнулась, выгибаясь, слабея в чужих руках. - Ты мое сокровище, моя принцесса, я позабочусь о тебе, обещаю. Ты не умрешь. Расстегнутая юбка съехала с бедер Евы, скомкавшись у колен. - Ева, Ева, - низким, грудным голосом выпевала Анна Ангел, горячо дыша в ухо под пепельными прядками. - Тебе приятно? Лучше, чем с ним, с Даниэлем? - Лучше, - неожиданно для себя покорно подтвердила Ева. Она напрочь позабыла о темноволосом бакалавре, об убегающих минутах и своем ожидании. - Скажи, что любишь меня, - шептала златокудрая певица кабаре, и Ева Ян из Омутов глухо повторяла, кивая: «Я люблю тебя, Анна». - Скажи: «Я обожаю, когда ты меня трахаешь», - приказала Анна. - Ведь я сейчас тебя трахаю, моя прекрасная, холодная Ева? Смотри-ка, ты подтекаешь. Как мило. Пальцы Анны вытворяли нечто такое, от чего хотелось истошно визжать и смеяться одновременно. Ева Ян презирала себя - и жаждала продолжения, всей душой, всем телом. - Я буду любить тебя, Ева, - лицо с лихорадочно блестящими синими глазами и пятнами на скулах, неопрятно прилипшие к вискам мокрые белокурые прядки. - Я вытащу тебя отсюда и всегда буду любить тебя. А он пусть уходит, правда? Нам никто больше не нужен, никто-никто... «Я отвратительна», - вместе с одуряющей мыслью пришла другая, совершенно неуместная и незнакомая, порожденная прихотью рассудка и вытолкнутая на свет еле ворочающимся языком: - Вербу ты тоже любила, да? И залюбила до смерти? - При чем здесь Верба? - драной кошкой взвизгнула Анна. - При чем тут глупая восторженная телка? Я никогда не любила Вербу! Она просто-напросто свихнулась от столичного блеска и повесилась, вот и все! Ева, Ева, как ты можешь быть такой жестокой? Я ведь люблю тебя! - Ты меня имеешь, - Ева выгнулась, упираясь лопатками в стену, чувствуя, как что-то рвется - в ее теле, в ее душе. Она отвернулась, затуманенный взгляд зацепился за оставшуюся стоять нараспашку входную дверь. За силуэт в дверном проеме, сгорбившийся, с остро торчащими локтями глубоко запихнутых в карманы просторного кардигана рук. Вернее, за силуэты, потому что позади Даниэля стоял еще кто-то, расхохотавшийся злым, колючим смехом. На кукольном личике Анны Ангел вспыхнула и погасла мимолетная улыбка торжества. Ева бессильно уронила ставшую слишком тяжелой голову, словно бы со стороны увидев обшарпанную прихожую, освещенную тусклой лампой. Себя, растрепанную, с горящими щеками, в упавшей на пол юбке и распахнутой блузке. - Прошу прощения, что помешал, - чужим, царапающе-сухим голосом бросил мэтр Данковский. Развернулся на каблуке и ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Ева Ян оттолкнула Анну, влепив изумленно округлившей ротик белокурой певице короткую, размашистую пощечину, и беззвучно зарыдала. - Вот так и бывает - живешь, думаешь, знаешь девчонку как облупленную. А она откалывает такой номер, что сразу и не решить - плюнуть и уйти, или треснуть ей как следует по роже, чтобы впредь знала свое место, - рассуждал Анджей Стаматин. - Не-е, от баб лучше держаться подальше. Получил свое - и отвалил. Сколько живу, а встретил только одну девку, которой можно было доверять и у которой в голове были мозги, а не вата. «Да, да», - рассеянно кивал Даниэль. Он почти ничего не слышал, живя только своей внезапно накатившей болью, резкой и холодной, как удар исподтишка. Почему, зачем, за что? Почему Ева просто не рассказала ему, он бы понял, постарался понять... Он ведь хотел спасти девицу Ян, дать ей шанс, помочь, он ведь почти любил ее... Сухой Мост выплыл из сумерек, как огромное горбатое животное, прикорнувшее на окраине Города. Патрульные заградительного кордона были на месте, их старший несколько удивился предъявленным бумагам, но оспаривать приказ коменданта Сабурова не решился. Стаматину привели лошадь - тощую, смирную кобылку - архитектор с помощью Данковского и старшего брата вскарабкался в седло. Даниэль был убежден, что Петр Стаматин не осознает происходящее: его ведут - он идет, не задавая вопросов, не споря и не протестуя. Он не оглянулся, когда сопровождающий потянул лошадь под уздцы и под мерное постукивание копыт они начали удаляться от Города. Данковский и Стаматин стояли на насыпи, глядя им вслед - пока сдвоенный силуэт не растворился в темноте. - Даже если он пропадет, я сделал для него все, что мог, - проворчал Анджей. - Пусть теперь сам выкручивается. - А ты? - осторожно спросил Даниэль. - Ты - куда? - Никуда. Называется, думал отсидеться в глуши, а то под ногами становилось слишком уж горячо. Степь большая, пойду в чисто поле, сяду где-нибудь на камешке и пущу себе пулю в лоб, - хмыкнул старший Стаматин. - Полиция столько лет не могла меня достать, а Чума - достала. Они проходили под раскачивающимся, тусклым фонарем, и Анджей рывком закатал рукав, показав расплывшуюся от запястья до локтя мокнущую язву. Даниэль невольно шарахнулся в сторону, сообразив, что провел несколько часов рядом с человеком в первой стадии Песчанки. Пусть бакалавр изучал болезнь, но он боялся ее - также, как и любой обитатель Города. - Что, страшно? - понял его опасения Стаматин. - Ты не бойся, чего бояться, когда уже все едино. Сделаешь для меня кое-что? Сущую мелочь - поди к вот этому дому, передай письмецо. Просто сунь под дверь. - Давай, - поколебавшись, согласился бакалавр. В руки ему сунули мятый и потрепанный, явно давно хранившийся в кармане конверт. Адрес был написан крупными, размашистыми буквами, похожими на листовочный шрифт: «Ребро, Невод, Ю.Л.» «Вот даже как? - устало удивился Данковский. - Впрочем, какое это теперь имеет значение? Никакого». ...Давно стемнело. Накрапывал мелкий дождь, оставляя на плитах тротуара расплывающиеся черные кляксы. Сгорбившийся Даниэль Данковский стремительно полушел, полубежал мимо изломанных силуэтов домов, в окнах которых навсегда померк свет. Иногда ему казалось, он различает доносящиеся из-за стен и заколоченных дверей стоны разлагающихся заживо людей. Пугающая иллюзия - мортусы вытащили из домов почти все без исключения трупы. Разве что какой-нибудь бедняга отходил в подвале, сражаясь с наваждениями собственного гибнущего мозга. На перекрестках торчали высокие шесты с повешенными на них чучелами, изображавшими Песчаную Язву, и раскачивались шерстистые связки мертвых крыс. Порой бакалавр видел в отдалении короткие алые проблески выстрелов - патрули городского ополчения разгоняли мародеров. Пищали, возясь в канавах, невероятно расплодившиеся грызуны. Звякало под ногами битое стекло. Сладко пощипывал язык аромат корицы, запах смерти и разложения. На каком-то из перекрестков он столкнулся в темноте с человеком, также украдкой пробиравшимся вдоль стен. Горожанин шарахнулся назад, Данковский разглядел, что это девушка-подросток - в нелепом бушлате, низко надвинутой вязаной шапочке и обмотанным вокруг шеи красным шарфом. Испуганно вскрикнув, девушка шарахнулась в черный зев ближайшей арки и скрылась, до бакалавра донесся глуховатый топот убегающих ног.