е, не принесет сладких плодов, только ядовитые. Мертвые стонут под грузом земли, погибшие и неоплаканные, прОклятые и забытые. Никто не приходит сюда, никто не оставит здесь хотя бы плошки с молоком. Никто не задает вопросов. Живые молчат, заткнув уши и не внимая голосам мертвых. Чума - единственный способ заставить их прозреть и ткнуть носом в собственное дерьмо. Вы сами призвали ее на свои головы. И мне так жаль, что я не могу помочь тебе. Ты всегда хотела быть сама по себе, Мари, и добилась своего, - Нина вздохнула. - Я так хочу обнять тебя. Проститься. Виктория права, мертвым не стоит видеться с живыми. От этого становится еще тоскливее. «Это не амарко. Это не дух, это настоящая Нина Каина. Нина такая, как она есть. Какой она была. Это моя мать. Она пришла ко мне - потому что ей не дано успокоиться из-за преступления прошлого». - Мама! - Мария шагнула навстречу Нине Каиной, как бросалась раньше, будучи маленькой девочкой. Тогда она искала помощи и утешения, но теперь ей нужно было самой принести успокоение кому-то. - Мама, послушай, - она прижалась к Нине, ощутив биение живого сердца и тепло тела под тонким бархатом. - Мама, ты ни в чем не виновата. Так было нужно. Я выслушала твою тайну и согласна - иначе поступить было нельзя. Караван не заслуживал жизни. Все правильно. - Ты так считаешь? - Нина высвободилась, приподняла голову дочери за подбородок. Пристально заглянула ей в глаза - сознание Марии заполнил удушливый запах преющей травы и влажной земли - и кивнула: - Да, именно так ты считаешь. Истинная наследница своей матери и поколений городских Хозяек. Кровь на руках твоих, Мария Каина. Кровь, что смывается только кровью. Что-то с чудовищной силой ударило младшую Каину в левый бок. Твердое, длинное и острое, с хрустом раздвинувшее ребра и глубоко вонзившееся в зашедшуюся беззвучным воплем боли плоть, но не дошедшее до сердца. Мария осознала, что ее приподняли в воздух и отбросили спиной вперед в сторону - как дети небрежно швыряют тряпичную игрушку. Она судорожно дергала ногами, шарила стремительно теряющими подвижность и чувствительность ладонями по намокшему и липкому сукну, пытаясь ухватиться за пронзившую ее вещь. Амарко, Чума, Нина - чем бы не являлось напавшее на нее создание - исчезло. Она осталась одна, одна посреди равнодушной Степи. «Невежда, ты купилась на ее трюки. Ты ничего не поняла. И умрешь за это. За то, что совершили Хозяйки». Зашелестела трава. Кто-то бежал, обострившимся слухом Мария улавливала приближающийся топот - топот обычных человеческих ног по сухой земле. Она захрипела, забилась, пытаясь привлечь внимание, позвать на помощь. Бежавший остановился рядом с ней, еле слышно вскрикнул. Мария видела его - вернее, ее - то смутно расплывающуюся, то неожиданно четко проявляющуюся фигуру в радужном ореоле. Долговязая девушка-подросток в черном френчике, вязаной шапочке и с длинным ярко-красным шарфом, небрежно обмотанном вокруг шеи. Клара по прозвищу Самозванка, приемыш Сабуровых. Как она здесь очутилась? Неважно, все неважно, лишь бы перестала течь кровь. Клара поможет ей, приведет кого-нибудь из Города... - Кх... Клара, - Мария попыталась поднять трясущуюся руку, дотянуться до девушки. Та отступила на крошечный шажок назад, бесстрастно и пристально разглядывая бившуюся в агонии младшую Каину. Мария затихла. Пронзивший ее обломанный бычий рог торчал из темной ткани пальто, поблескивая на изломе оттенками молока и жемчуга. Клара, прицелившись, сплюнула рядом с покойницей, развернулась и ушла, засунув руки глубоко в карманы и горбясь. Глава 14. Бурах: Десять кубиков панацеи. Около полудня небо затянуло низкими тучами и пошел дождь - мелкий, всепроникающий, пропитавший вельвет куртки гаруспика волглой и липкой теплотой, от которой начинало пробирать невольным ознобом. На углу пораженный Язвой упал прямо под черный зев водосточной трубы. Мутная вода лилась в разверстый рот, человек слабо дергался, захлебываясь. По стенам обгоревших зданий расползлась паутина буро-зеленой плесени, затягивая шлифованный гранит частым переплетением ажурных нитей. Вниз по улице Айян над тротуаром плыл, колышась, сизый Чумной Призрак, вполне разумно заглядывая в уцелевшие окна вторых этажей. Словно искал кого. Небо отворачивается от земли, Мать Бодхо больше не защищает своих детей. До прихода Чумы три соседствующих квартала - Кожевенники, Дубильщики и Жильники - были весьма неплохим местом. Несколько однообразные, но аккуратные и приятные взгляду казенные дома для работников заводов Ольгимских. Дворики и палисадники, где летом хлопали развешенные на веревках белые и полосатые простыни. Школа, детские площадки с нежно поскрипывающими качелями на цепи. Лавки, магазинчики, мастерские, трактиры и кафе. Фабрики процветали, и жизнь в городке была не так уж плоха. Скучна и размеренна, как во всяком провинциальном городе, но у большинства обывателей имелась крыша над головой, небольшой вклад в местном банке и уверенность в завтрашнем дне. На скамейках сидели старики, дымили трубками, вспоминая минувшие деньки. Здесь, на открытой террасе, долгими летними вечерами устраивались танцы под аккордеон и скрипку. Играли дети. По набережным гуляли влюбленные парочки. Здесь была жизнь - какая ни есть, но жизнь. Обычный город, каких полно на карте страны. Обычный захолустный городишко, окруженный Степью. Степью, испокон веков существовавшей по своим собственным законам, не всегда понятным и разумным. Уроженцы Степи куда лучше разбирались в интонациях мычаний быков и коров, чем в человеческой речи, читая судьбу по звездам и косточкам нерожденных телят. В медных котлах выпаривали и перегоняли твирь - дымную, пепельную, подснежную и кровавую - получая настой, позволявший видеть незримое и разгадывать тайный смысл узора переплетенных линий. Линий судьбы на человеческой ладони, паутины троп в Степи и линий кровяных жил во внутренностях быка. Бурах прошел в стоявшие нараспашку ворота Долгого корпуса Термитника. Его шаги гулко разносились по пустынным, обезлюдевшим цехам. Все остановилось, все замерло: балки с крючьями для разделки туш, вагонетки и тележки. Громыхающие стопки цинковых поддонов, бегущие резиновые ленты подносчиков на роликах, автоматические ножи и зубчатые колеса. Рычаги, цепи, клетки, загоны, кормушки. Бетонный пол с углублениями для стока нечистот, решетки лязгают под ногами. Впитавшийся в железо и камень запах пролитой крови, настолько ощутимый, что его можно резать ножом - он тугой и вязкий, густо-коричневого цвета свернувшейся крови. После того, как Инквизитор распорядилась отомкнуть ворота боен и вынести трупы, уцелевшие рабочие вместе с семьями перебрались на второй ярус Термитника, в Короткий корпус, попытавшись превратить разделочные цеха в нечто, пригодное для жилья. Люди и посейчас оставались здесь, им было больше некуда идти, большинство лишилось своих домов в Факельную Ночь. Гаруспика провожали взгляды - настороженные, испуганные, полные смятения и робкой надежды. Покачивались развешанные то там, то здесь керосиновые лампы-«молнии», отбрасывая длинные, бесформенные тени, мечущиеся по стенам. Старейшина Уклада Оюн и его подопечная обитали в бывшей комнате старших смены. Дверь отсутствовала, и когда Бурах откинул занавешивавшую проем мешковину, он обнаружил вполне мирную картину: Оюна, сидевшего на провисшей парусиновой койке, и игравшую на замызганном полу девочку. Девочке на вид было лет семь, у нее светло-каштановые локоны, круглая симпатичная мордашка и яркие блестящие глаза. Она до смешного походила на прелестную куклу, по прихоти мастера игрушек наряженную не в нарядное платье с кружевами и лентами, но в растянутый вязаный свитер с чужого плеча и мальчишеские шаровары. Игрушками ей служили головастые и пучеглазые уродцы, сшитые руками Миши, несколько бычков из лоскутов кожи и меха, и неведомо как угодившая в Термитник кукольная коляска из дорогого магазина. В данный миг девочка безуспешно пыталась с помощью обрывков ленточек запрячь в коляску бычка. - День добрый, Тая, - поп