жной, и осознание этого заставило ее выпрямиться, подняв вечно опущенную голову. Она приносила пользу, действительную пользу - утешая, перевязывая, возясь с осиротевшими детьми и перепуганными стариками, разнося лекарства, хлопоча по хозяйству Госпиталя. Сегодня ей удалось совершить невозможное - утихомирить Като Сабурову. Вдова коменданта почти не соображала, кто она и где находится, требовала морфия, грозилась, звала своего мужа, кричала и пугала больных. Лара добилась того, чтобы Сабурову поместили отдельно, просидела с ней всю ночь и часть утра, пока у Катерины не иссякли силы и она не заснула, свернувшись на узком продавленном топчане. Лара накрыла ее штопаным одеялом и отправилась посмотреть, не вернулся ли Стах - поневоле оказавшийся одним из организаторов и управляющих Госпиталем. Заглянула в его импровизированный кабинет, потом в лабораторию. Вчера утром Рубин, чьи эксперименты над созданием вакцины против Песчанки вновь оказались безрезультатными, ушел в Город. Лара всю ночь беспокоилась за него, но сегодня он вернулся. Сидел в темной лаборатории, сложив руки под подбородком, и смотрел на выстроившиеся на столе пробирки и реторты с образцами крови больных. Стах Рубин был немногим старше Лары. Осунувшееся лицо с острыми чертами, темные волосы, увязанные на затылке в жиденький хвостик, непреходящие тени под глазами. Он не обернулся, услышав осторожное шорканье ее больничных тапочек, но окликнул: - Лара, ты? Посиди со мной. - Что-то случилось? - она вытащила из-под стола вращающийся табурет, торопливо присела рядом. - Ольгимского и Сабурова повесили. По распоряжению Инквизитора. Около «Одинокой звезды» утром была стрельба. Как я понял, парни Грифа, которым нечего терять, схлестнулись с ликторами Карающего Бича. - Ой, - испугалась Лара, пропустив мимо ушей новость о перестрелке. - Как же теперь Ники Ольгимская? - Тяжело ей будет, - согласился Стах. - Но я думаю, она справится. Они стойкие, эти Ольгимские. Лара воспитанно промолчала. У нее болела спина, болели ступни и руки до локтей, ныли ободранные пальцы - она не привыкла заниматься тяжелым физическим трудом, а в Госпитале постоянно требовалось что-то перетаскивать, мыть, стирать, кипятить в баках инструменты и грязные халаты - но сейчас ей было хорошо. Она сидела рядом со Стахом и эти несколько минут принадлежали только ей. - Лара?.. - Да? - с готовностью откликнулась она. - Знаешь, иногда мне приходят в голову странные вещи, - медленно проговорил Рубин. - Если б не Чума, я так бы и остался фельдшером на подхвате, который вечерами безнадежно мечтает когда-нибудь выучиться на хирурга, но точно знает, что всех его сбережений не хватит на житье в Столице. Еще год или два - и я бы точно повадился всякий вечер таскаться в «Звезду» и пить твириновку пополам с джином, чтобы похоронить все свои мечты. А ты, чем бы была ты? - Старой девой, дающей уроки музыки, которая терпеть не может своих учеников, - Лара сама не ожидала от себя столь точного и циничного признания. - Скучной, склочной, пугливой и никому не нужной. Да, именно этим я бы и стала, - она нервно сглотнула. - Город умирает, а мы только почувствовали настоящий вкус жизни, - тихо и печально сказал Рубин. - Если б не Песчанка, мы бы вообще никогда не встретились. «Сейчас он меня поцелует, - Ларе показалось, ее сердце подпрыгнуло куда-то вверх, да так и застряло в горле. - Сейчас. Поцелует, а потом захочет бОльшего. Прямо здесь, вон там, на кушетке за ширмой, где он спит. Потому что он прав - нам нечего терять. Может, мы завтра заразимся и умрем. Я никогда не была с мужчиной, никогда, ведь то, что было - оно не в счет, это плохо, скверно и неправильно, пусть папа и уверял, что так он заботился обо мне». Стах и в самом деле повернулся к ней, она видела белеющее пятно его лица с провалами глаз и узкой щелью рта. И та Лара, которой она была, перепуганная домашняя мышка из-под половицы, в страхе выпалила: - Почему ты сидишь в темноте? - Керосин кончился, - удивленно ответил Стах. - Я принесу, - она вскочила, табурет с визгом проехался колесиками по полу. - Лара, не надо. Успеется. Я сам потом схожу, - Рубин протянул к ней руку, но Лара уже выскочила из комнаты, шмыгая носом и проклиная себя. Стах смотрел ей вслед, по его лицу расплывалось недоуменное удивление. Он ни на что особо не рассчитывал, и если бы барышня Равель сказала - нет, он оставил бы ее в покое. Но Лара ему нравилась. Тихая, спокойная, никогда не отлынивает от грязной работы, всегда рядом и всегда готова помочь. Не обидел ли он ее, сам того не желая? В последнее время он плохо соображает - постоянный недосып, таблетки амфетамина для того, чтобы подальше оставаться на ногах, инъекции дофамина с той же целью, он частенько забывает поесть, и вот результат. Надо будет поговорить с ней, когда она вернется. Он не имел в виду ничего дурного. Просто ему так одиноко. И страшно. Запасы керосина хранились в помещениях бывшей гардеробной, в фойе Театра. Лара сунулась туда, погремела канистрами, налила густую светлую жидкость в захваченный с собой бидончик - как раз хватит, чтобы заправить лампы в кабинете и лаборатории Рубина. И поняла, что не хочет - вернее, боится - возвращаться к Стаху. «Ничего не случится, если я немного прогуляюсь, - уверяла она себя. - Дойду до Лестницы в Небо и сразу вернусь обратно. Четверть часа, не более того. Мне нужно подумать и проветриться». Она вышла из распахнутых дверей Карантинного госпиталя, неся тяжелый бидончик чуть на отлете. * * * Утром кто-то подсунул под дверь Невода потрепанный грязный конверт. Плохо заклеенный, пропахший табаком, адресованный ей. Юлия прочла вложенный в конверт листок, сидя на диване в аккуратной, обставленной по последнему слову мебельной моды гостиной. Машинально потянулась за сигаретой, и тихо ругнулась, вспомнив, что сигарет больше нет. Ничего больше нет, даже надежда - и та потихоньку угасает. Итог закономерен. Она знала, что рано или поздно это случится, но не думала, что - так. Он больше не напишет ей. Не придет. Эта часть ее жизни - яркая, бурная, опасная - завершилась навсегда. Юлия достала коробок со спичками и сожгла письмо, уронив пепел на ковер кремово-синих оттенков. К черту сентиментальность. Пусть другие хранят старые письма и плачут над ними. Она не станет. Лучше она выйдет из дома и пойдет, куда глаза глядят. Здесь стены смыкаются вокруг нее, особняк начинает оправдывать свое название - Невод. Она не станет рыбкой в его сетях. Юлия Люричева не была уроженкой Города. Здесь жили ее бабушка и дед, здесь родились ее мать и тетка. Мама хотела стать учительницей, поехала в Озерган, поступила в тамошний педагогический институт, встретила там отца. Они поженились и перебрались на Белое Побережье, к его родственникам. Юлия появилась на свет и росла на Побережье, она любила тамошние края всей душой. Соленый запах морской воды и смолистый - сосен, серебряный простор залива, белые и желтые домики под красной черепицей, утопающие в розах и можжевельнике. Оттуда Юлия уехала покорять Столицу и Университет, мечтая когда-нибудь вернуться, обзавестись коттеджем на морском берегу, писать книги и смотреть на чаек, а вечерами гулять по пустынному пляжу. Все вышло не так, как виделось ей в розовых мечтах. Отец и мать никогда не могли оставаться в стороне и молчать, и, когда на Белом Побережье начались волнения, они оказались в первых рядах. А потом Юлия получила краткое извещение об их смерти - случайной смерти в ходе подавления стихийно вспыхнувших беспорядков. Юлия ни мгновения не верила в сухую официальную формулировку. Она отправилась на Побережье - выяснять истинные обстоятельства гибели родителей. Что ж, она их выяснила - навсегда проникнувшись глубоким отвращением к властям, привыкшим силой решать свои проблемы и торопливо прячущим концы в воду. Выяснила, приняла решение, в верности которого никогда не сомневалась - и провела несколько весьма бурных лет, ставя властям палки в колеса. Пока жизнь не стала слишком беспокойной и друзья не посоветовали ей уйти в тень. Как раз в эту пору умерла сестра матери, отписав племяннице по завещанию свой дом - и Юлия стала хозяйкой Невода. Она перебралась сюда, в провин