пеется. Я сам потом схожу, - Рубин протянул к ней руку, но Лара уже выскочила из комнаты, шмыгая носом и проклиная себя. Стах смотрел ей вслед, по его лицу расплывалось недоуменное удивление. Он ни на что особо не рассчитывал, и если бы барышня Равель сказала - нет, он оставил бы ее в покое. Но Лара ему нравилась. Тихая, спокойная, никогда не отлынивает от грязной работы, всегда рядом и всегда готова помочь. Не обидел ли он ее, сам того не желая? В последнее время он плохо соображает - постоянный недосып, таблетки амфетамина для того, чтобы подальше оставаться на ногах, инъекции дофамина с той же целью, он частенько забывает поесть, и вот результат. Надо будет поговорить с ней, когда она вернется. Он не имел в виду ничего дурного. Просто ему так одиноко. И страшно. Запасы керосина хранились в помещениях бывшей гардеробной, в фойе Театра. Лара сунулась туда, погремела канистрами, налила густую светлую жидкость в захваченный с собой бидончик - как раз хватит, чтобы заправить лампы в кабинете и лаборатории Рубина. И поняла, что не хочет - вернее, боится - возвращаться к Стаху. «Ничего не случится, если я немного прогуляюсь, - уверяла она себя. - Дойду до Лестницы в Небо и сразу вернусь обратно. Четверть часа, не более того. Мне нужно подумать и проветриться». Она вышла из распахнутых дверей Карантинного госпиталя, неся тяжелый бидончик чуть на отлете. * * * Утром кто-то подсунул под дверь Невода потрепанный грязный конверт. Плохо заклеенный, пропахший табаком, адресованный ей. Юлия прочла вложенный в конверт листок, сидя на диване в аккуратной, обставленной по последнему слову мебельной моды гостиной. Машинально потянулась за сигаретой, и тихо ругнулась, вспомнив, что сигарет больше нет. Ничего больше нет, даже надежда - и та потихоньку угасает. Итог закономерен. Она знала, что рано или поздно это случится, но не думала, что - так. Он больше не напишет ей. Не придет. Эта часть ее жизни - яркая, бурная, опасная - завершилась навсегда. Юлия достала коробок со спичками и сожгла письмо, уронив пепел на ковер кремово-синих оттенков. К черту сентиментальность. Пусть другие хранят старые письма и плачут над ними. Она не станет. Лучше она выйдет из дома и пойдет, куда глаза глядят. Здесь стены смыкаются вокруг нее, особняк начинает оправдывать свое название - Невод. Она не станет рыбкой в его сетях. Юлия Люричева не была уроженкой Города. Здесь жили ее бабушка и дед, здесь родились ее мать и тетка. Мама хотела стать учительницей, поехала в Озерган, поступила в тамошний педагогический институт, встретила там отца. Они поженились и перебрались на Белое Побережье, к его родственникам. Юлия появилась на свет и росла на Побережье, она любила тамошние края всей душой. Соленый запах морской воды и смолистый - сосен, серебряный простор залива, белые и желтые домики под красной черепицей, утопающие в розах и можжевельнике. Оттуда Юлия уехала покорять Столицу и Университет, мечтая когда-нибудь вернуться, обзавестись коттеджем на морском берегу, писать книги и смотреть на чаек, а вечерами гулять по пустынному пляжу. Все вышло не так, как виделось ей в розовых мечтах. Отец и мать никогда не могли оставаться в стороне и молчать, и, когда на Белом Побережье начались волнения, они оказались в первых рядах. А потом Юлия получила краткое извещение об их смерти - случайной смерти в ходе подавления стихийно вспыхнувших беспорядков. Юлия ни мгновения не верила в сухую официальную формулировку. Она отправилась на Побережье - выяснять истинные обстоятельства гибели родителей. Что ж, она их выяснила - навсегда проникнувшись глубоким отвращением к властям, привыкшим силой решать свои проблемы и торопливо прячущим концы в воду. Выяснила, приняла решение, в верности которого никогда не сомневалась - и провела несколько весьма бурных лет, ставя властям палки в колеса. Пока жизнь не стала слишком беспокойной и друзья не посоветовали ей уйти в тень. Как раз в эту пору умерла сестра матери, отписав племяннице по завещанию свой дом - и Юлия стала хозяйкой Невода. Она перебралась сюда, в провинцию - и вскоре обнаружила, что размеренная круговерть провинциальной жизни с ее мелкими скандалами и незначащими проблемами вполне ее устраивает. Юлия работала преподавательницей литературы в школе для девочек, делала наброски для будущей книги, вела переписку и запрещала себе мечтать о чем-то еще. И вот он, сгоревший привет из прошлого. Хотя гарью пахло не переносном, а в самом прямом смысле слова. В воздухе кружил пепел. Подняв голову, Юлия увидела языки пламени, жадно облизывавшие зеленую крышу Театра. Мимо нее стремительно пробежали один за другим несколько человек, ныряя в арки внутренних дворов. «Поджигатели. Опять Поджигатели!» Когда Юлия, запыхавшись, добежала до Госпиталя, вся задняя часть здания была объята пламенем и любому становилось ясно - пытаться тушить пожар уже не имеет смысла, надо выводить наружу тех, кто остался в фасадной, еще не горящей части здания. Две пожарные команды Города прекратили свое существование в Факельную Ночь, одна из машин, обгоревшая и на спущенных колесах, так и осталась стоять на площади Костного Столба. Перед Госпиталем быстро собиралась толпа. Кто-то орал, пытаясь распоряжаться и организовать цепочку с ведрами от театра до Глотки. Надрывно плакала женщина, выкрикивая чье-то имя и порываясь кинуться внутрь. Ее удерживали за руки. Из распахнутых дверей в клубах дыма выбегали люди, спотыкались на ступеньках, падали, катались по мостовой, пытаясь сбить пламя, кашляя и обливаясь слезами. Со звоном вылетело оконное стекло, в проем впихнули лестницу-стремянку, кто-то полез вниз, оскальзываясь. Разбилось второе стекло, за ним мелькнул силуэт женщины в черном, молотившей руками воздух. Женщина кричала, Юлии показалось, что она узнает Като Сабурову, но, впрочем, она могла ошибаться - за спиной женщины полыхнул огонь, и та исчезла. «Наш театр горит», - Юлия стояла у каменных столбов, обрамлявших вход на Шнурочную площадь, некогда одну из самых красивых площадей Города. Смотрела на дымный столб в вихре искр и не находила в себе сил сдвинуться с места. Пока рядом с ней не заорали, громко, с истерическим привизгом, так, чтобы услышали все: - Хватай ее! Вон она, это она сделала, держите ее, люди! Юлия заполошно обернулась, зная, что в такие мгновения нерассуждающая толпа способна кинуться на кого угодно, на любого, кого огульно сочтут виновным, в кого ткнет палец. Неподалеку от нее стояла Лара Равель, нелепо заботливым жестом прижимая к груди эмалированный бидончик. Остекленевший взгляд сфокусировался на горящем здании. Мир перестал существовать, ведь горел не просто Театр - горели ее нелепые, глупые, робкие мечты. Горели высоким, дымным пламенем. - Лара, беги! - Юлия наконец справилась с оцепенением. Пока толпа еще не разобралась толком, что происходит, у Лары оставался крохотный шанс на спасение - рвануться с места и скрыться, добежать до Сгустка, надеясь, что влияние и здравый смысл Ники Ольгимской пересилят оголтелое стремление толпы расправиться с виновником пожара. - Лара, беги в Сгусток! Лара! - Вон она, Поджигательница! - теперь Юлия увидела и кричавшую - молодую женщину в халате санитарки, оравшую и указывавшую пальцем, но не двигавшуюся с места. На санитарке была низко надвинутая шапочка, но Юлия заметила выбившийся из-под застиранной ткани длинный золотой локон. - Хватайте ее! Лара выронила бидончик, тот покатился, звеня отлетевшей крышкой и расплескивая керосин по мостовой. - Лара! - Юлия сорвалась с места. Ей удалось схватить Лару за рукав и сдвинуть на пару шагов с места, но тут кто-то ударил ее в спину. Юлия пушинкой отлетела в сторону и приземлилась в облетевшие розовые кусты, высаженные по периметру площади, беспомощно размахивая руками и крича. Лара не видела бегущих к ней людей, не видела озлобленных лиц, не видела протянутых рук, готовых убивать. Она смотрела на пожар, и в ее несчастной голове что-то плавилось. Мир причудливо менялся, небо и здания вокруг превратились в нарисованные на черной пустоте. Потёками разноцветных красок они стекали вниз, оставляя Лару посреди бе