одятся новые дети. Город отстроят. Только не будет Многогранника. - А башня-то здесь при чем?! - Бурах окончательно отчаялся понять логику Оспины. - Ты сам себе ответил, только не понял ответа. Многогранник - средоточие Сил. Стаматин полоумный, но сердцем чует ход линий. Следуя подсказкам Каиных, он возвел свою нелепую и прекрасную Башню там, где Линии стягиваются в наибольшем напряжении. Каины мечтали получить ловушку для чудес. Стаматин - сотворить небывалое. Все они просчитались. Многогранник не пожелал откликнуться на их зов. Жаль, что ради спасения Города ему придется погибнуть. Второй такой башни не сыщешь на всем белом свете, - степнячка перевела взгляд на Артемия. - Твоя подружка-Инквизитор все правильно поняла, только малость ошиблась. Если разрушить башню, из земных недр хлынет не вода Горхона, но горячая кровь. Кровь, которую сделает зримой и осязаемой Кледа - ритуал раскрытия человеческих линий. Ты изготовишь свою панацею, на травах и бычьей крови - столько, сколько потребуется. Бурах открыл рот. Закрыл. На удивление ровным и бесстрастным тоном уточнил: - Верно я понимаю: мы ведем речь о человеческом жертвоприношении? - Ой-ей, - присвистнула Миши. - Да, - не стала ходить вокруг да около Оспина. - Я отказываюсь, - Бурах встал, задев головой керосиновую лампу. - Нет и еще раз нет. Да, я хирург и мои предки были истинными менху, степными заклинателями, но это - это для меня уже слишком. - Вот именно, чушь сущеглупая, - с готовностью поддержал его Оюн. - Ну подумай сама, - с неожиданной горячностью обратился он к степнячке, - ты умрешь - и ничего не изменится. Не появится никакой крови, потому что ее нет и никогда не было! Это выдумки! Детские сказки. Ты сама смеялась над ними, называла их бреднями старух, обкурившихся савьюра. - Я заблуждалась, - запавшие глаза Оспины горели тусклым, болезненным огнем. - Я отчаялась и разуверилась, сочла себя жрицей у опустевшего алтаря. Мои обряды и молитвы были лишены веры - и оттого я не слышала речей Матери Бодхо. Оглохшая слышащая. Но теперь слух и зрение вернулись ко мне, и я говорю - вы поступите так, как я скажу, - она сглотнула и умоляюще добавила: - Пожалуйста. Иначе какой смысл мне жить дальше? Чародейка без колдовских сил, опозоренная жрица-лгунья - я слишком долго была отражением Като Сабуровой. Две уцелевшие Хозяйки, связанные заговором молчания - и обе фальшивые, обе укрывшиеся под размалеванными масками. Я должна что-то сделать. Должна вернуться на предназначенное мне судьбой место, место, которое по праву занимали моя мать и ее мать, и поколения женщин моей семьи. Должна снова стать Травяной Невестой. Должна вернуть магию Степи. Неужели ты откажешь мне в этом? - Я... - Бурах не знал что сказать. Нужные слова нашел Старейшина: - Если ты уйдешь - что я буду без тебя, моя Эсь’Пайна? - Ты придешь ко мне - думаю, мне не придется долго ждать, - теперь ее взгляд был исполнен горестного сочувствия. - Я пройду через свое испытание, ты - через свое. Ты всегда боролся до последнего. Зря я настаивала на том, чтобы ты ушел добровольно. Сражайся, как подобает истинному менху - и возвращайся ко мне. Бурах, - она вскинула голову. Коротко остриженные каштановые волосы топорщились во все стороны, - я понимаю, тебе нужно подумать. Иди. Пожалуйста, уходи и позволь мне - нам - провести эту ночь одним. Завтра я буду ждать тебя - на кургане Раги, за городским кладбищем. Ты без труда узнаешь его, там на вершине стоят два кромлеха. Приходи. Приноси то, что ты носишь у самого сердца. Приноси свои ножи и свое ученое неверие, а я принесу свою новорожденную веру. Приходи и посмотрим, кто из нас прав, а кто ошибается. Посмотрим, сможем ли мы сразить Шабнак тем оружием, что еще осталось в наших руках. - Пойдем, - Тая встала, сунула под мышку игрушечного бычка, зябко поежилась. Выходя, Артемий оглянулся. Старейшина сидел на импровизированной постели Оспины, обнимая степнячку. Та обессилено уткнулась лбом в широченное плечо Оюна. Снаружи давно стемнело. Ночь плыла мимо, касаясь людских лиц холодным шершавым языком мертвой коровы. Театр догорел, Город затаился, свернувшись в темноте испуганным клубком и стараясь не издавать ни единого звука. Мерцали робкие огоньки, свечи в бесконечной пустоте - готовые потухнуть от малейшего дуновения ветра. Звезд видно не было. - Я никогда не знала своей мамы, - сказала Тая, когда они втроем ковыляли по топкому берегу Жилки к вагончику Миши. В темноте еле слышно булькала река, пробираясь между тростниковых островков. - Вместо нее была Оспина. Она была мне больше, чем мама. Учила меня всему. Рассказывала обо всем. Я слушала и догадывалась: она не верит в то, о чем говорит. Как, должно быть, ей было горестно жить. У нее ничего не оставалось, даже веры. Она бродила одна и злилась, потому что не могла никому рассказать об этом. Ты ведь исполнишь ее просьбу? - И не подумаю, - буркнул гаруспик. - Но это - твоя обязанность, - по-взрослому строго напомнила Тая. - Ты менху. Раскрывающий линии. - Это убийство, Тая. Понимаешь - убийство! - Нет, это ее выбор, - вмешалась молчавшая до того Миши. - Можешь с ней не соглашаться, но не отказывай ей в помощи. - Иначе она попросит Оюна, - подхватила Тая Тычик. - Он не сможет сделать все, как надо. Он ведь любит ее. - А я что, равнодушный зверь какой? - Ты должен быть... как это... оставаться в равновесии, - старательно выговорила Тая. - Это ритуал. Не имеет значения, что ты думаешь. Ты должен. Ты ведь хочешь спасти Город? - Д-да... Но не такой же ценой! - А какой? - въедливо спросила маленькая мастерица игрушек. - Какая цена будет достаточной? Одна отнятая жизнь за многие сохраненные? - она поскользнулась в грязи, Бурах вовремя поймал ее за воротник курточки и поставил на ноги. Глава 17. Гриф: Злое зелье. Дожидаться окончания повешения не имело смысла. Ему не удалось переубедить Инквизитора, не удалось даже на мгновение поколебать ее уверенность в собственной правоте. Бакалавр постоял на ступеньках Собора и ушел. Город рассыпался, как карточный домик с подломленным основанием. Столпы гражданской и финансовой власти болтались в петле, а власть духовная, Каины, была бессильна. За ними не стояло ничего, кроме традиционного боязливого уважения обывателей. Былые авторитеты больше не имели значения - Городом правила Чума. Данковский прошел мимо Омутов, мрачно покосился на задернутые шторами окна. Глупо ходить вокруг да около, нужно войти туда, собрать свои вещи, записи и Тетрадь. У Евы достанет ума не устраивать скандал. Может, он вообще не столкнется с ней. Возьмет свое имущество и уйдет. Он найдет, где устроиться - к примеру, в доме Капеллы или у барышни Люричевой. Нет, так не годится. Трусливо и недостойно избегать тягостного разговора. Он должен понять смысл дикого поступка Евы. Узнать, что связывает ее с Анной. Нельзя решать и судить, не зная всех обстоятельств. Он поговорит с Евой Ян. Но не сейчас. Сегодня вечером. Да. Вечером он придет сюда - потому что на самом деле ему не хочется подыскивать себе другое жилье. Сейчас он признавал: ему нравилось в доме Евы, где сохранялась хрупкая иллюзия того, что вокруг все в порядке и мир крепко стоит на своем месте. Ему нравилась тихая Ева - может, так и являются на свет первые ростки любви? «Вечером», - повторил про себя Даниэль. Он шел, куда глаза глядят - больше у него не было определенной цели, он мог лишь наблюдать за происходящим, не в силах помешать или изменить. Бессилие раздражало. Он надеялся, его исследования дадут возможность Бураху и Рубину создать устойчивую вакцину против Песчанки, но просчитался. Вакцины не было. Решения не было. Завтра прибывает состав с Санитарным Корпусом. Они привезут с собой медиков Академии и необходимое оборудование - и тогда он сможет передать им собранные материалы о Чуме. Бакалавра занесло к южной Лестнице-в-Небо, одной из двух, спроектированных Стаматиным. Разбитая на месте бывшего пустыря композиция напоминала разрушенную древнюю колоннаду, прямоугольником очерчивающую незримый, нарисованный воображением зрителя дом. В центре располагалась пустая чаша внутреннего фонтана, от нее воспаряла легкая узкая лестница в один пролет, обрывавшийся косо срезанной ступенькой. В зависи