Дозвонился до скорой. Нет, мы не ездим, вызывайте неотложку. Помощь на дому в районной поликлинике ответила - обмывайте, подвяжите челюсть, ждите, врач придет.
Леонид снял плащ, сел на кухне.
Защелкал, проворачиваясь снаружи, замок. Николай.
Молча поздоровались. Вместе вошли в комнату. Леонид объяснил про неотложку. Решили ничего не трогать.
Врач пришел около девяти вечера. Только глянул:
- Да у нее уже трупные пятна. Она умерла еще утром. Где она состояла, у нас?
- Нет, в клинике для старых большевиков, - ответил Николай.
- Вот туда и обращайтесь.
И ушел.
Откинули одеяло, повернули маму на спину. Лицо искажено, губа задралась, язык распух. Опустили веки, попытались закрыть рот, ничего не получалось. Николай принес с кухни чайную ложку, затолкали язык, стянули платком челюсть, но губа осталась задраной. Откинули одеяло, открыли форточку.
Утром - в поликлинику, получили справку. Вызвали агента, часа в два приехали, забрали маму в морг.
Начали разбираться. Нашли записочку. Маминым крупным, пожим на детский почерком: "Поделите все по-братски. Живите дружно".
День был тихий, солнечный. Леонид тревожился, но похороны прошли без сбоев, только музыка вымотала всю душу. Лицо мамы было спокойно красивым, смерть словно отступила и Леониду было совсем не страшно целовать холодный, как булыжник, лоб.
И поминки прошли светло и грустно, как свет лампады под иконой. Лишь позже Леонид осознал, что по-настоящему помянули они с Николаем маму, когда она лежала в комнате, а сыновья сидели на кухне и несколько часов ждали врача.
Тихо было в опустевшем родительском доме, где сиял свет ласковых глаз, откуда не отпустят голодным, всегда соучастливо выслушают, разделят и боль и радость.
Николай как будто не говорил, а вспоминал потаенное:
- Нам все отдала. Отцу, тебе и мне... Отцу даже меньше, деспот он был, хоть нехорошо так о покойном родителе. Вот и во мне его гены часто говорят. Но дом наш на ее женских плечах держался, ее руками выхожены мы были. Теперь не на кого надеяться. Следующие мы уйдем... Старшие из Долиных... А ведь именно ты был у матери любимцем. И талант твой от нее... Знаю, что пишешь, работаешь, рассказал бы, а то живем рядом, работаем вместе, а как неродные. И отчего так?
Боль утраты матери, невосполнимой утраты, соединила ее детей, и они исполнили ее завет - Леонид долгожданно открылся навстречу и исповедался брату.
Про непреодолимую пропасть одиночества с семьей: с женой своей, из светлоглазой Таньки переродившейся в угрюмую домработницу своих родителей и дочки, с единокровной дочерью Еленой Прекрасной, цинично не признающей иных ценностей кроме валютных, с внуком, который, как и все дети, сразу чувствует иерархию семьи, главенство богатого Хозяина и незначительность деда Лени.
Николай поведал то, о чем они никогда не говорили, о чем Леонид догадывался, но не мог видеть всю драматичность семейной ситуации Николая, который прожил фактически жизнь под каблуком своей благоверной, истово полюбил другую, а не развелся, потому что был партийным секретарем и руководителем.
Заговорили про любовь и оба едино решили, что у матери, не то, что у ее мужа, никогда не было любовников, хотя один из друзей отца ей явно и не просто нравился. Леонид стыдливо признался в обжигающей вспышке чувств к Ляле.
Стареем, грустно улыбнулся Николай. Знал бы ты, как я ненавижу партийных бонз, этих всех Петуховых, к которым на поклон хожу, потому что платят. А что поделаешь - стареет не только тело, рушится организм целого общества и гибнут, уходят в небытие поколения живших ложными идеалами. Наших отцов, матерей. И наше тоже. Потому что мало мы чем от старших своих отличаемся.
Это дети от нас другие. Чужие...
Леонид подивился и светло порадовался, что Николай един с ним в главном и напомнил брату про человека, лежащего под дулом бронетранспортера, у которого спрашивают: "Ты кто? Свой или чужой?" И искренне сказал, что сомневался он в брате, как в человеке, верующим только в партию... И не принимающим ни православного крестика Леонида, ни креста его таланта.
- У каждого свой крест, - ответил тогда Николай.
Глава семнадцатая
"Вот пошел и давно идет дождь и душа моя, как стекло под дождем, в слезах дождя - то одна из душ твоих, Господи, наполняется шумом капель, падающих с неба, но не капли то, а мириады ушедших в прошлое душ, серых и талантливых, низких и высоких, ставших серыми небесами, все стирается, все проходит - и крик отчаянья, и улыбка мудрости, все бледнеет пред тобой, ВЕЧНОСТЬ.
Даже улыбка Мадонны. Что зачатие? Связь времен. Сказано - непорочно зачатие Богаматери, ждет ее царствие небесное ВЕЧНОСТИ, и потому праздником ей была не жизнь, а только Благая Весть да Рождество Сына, остальное страдание.
Хочу непорочным стать, без греха, чтобы облегчить страдания - вопит душа. Не получится, не дано без страданий быть даже Деве Святой и Сыну Божьему. Истина - свойство Бога. Поиски истины - то, что принадлежит человеку. Ищете, да обрящете, а отдать другим истину постигнутую без страданий невозможно. Каждый сам пройдет свой путь и только от тебя самого зависит - светел ли он или темен.
Серо и на сером, как морщины на коре деревьев, черные потеки дождя и видится одно - не скрывайся искренности, не бойся восторга, дай ближнему тепла своего греховного и согрей чужого соучастием.
И веры нет, только поиск веры есть.
Кто сказал: из праха вышли, в прах вернемся? Не из праха я вышел, из женщины теплой вышел, из матери моей, из ее влагалища, куда отец мой теплое семя свое посеял.
И вырос я и исполнил долг свой: посадил дерево, построил дом, вырастил ребенка.
И, слава Господу, СОЗДАЛ ДЕРЕВО стиха и рассказа, плодами которого кормятся души человеков. В созидании смысл и моего бытия и братьев моих по этой Земле.
Живи же, созидай, и радуйся каждому утру, каждому дню, каждому вечеру, каждой ночи. Да будет так на все оставшиеся дни пока не призовешь ты меня, Господи."
Леонид смотрел на еще пахнущую типографской краской страницу книги. Не было бы ее, если бы не Николай, спасибо Колянычу...
Пришел внук, залез на колени к Леониду. Увидел:
- Подари крестик!
- У каждого свой крест. Будет свой и у тебя.