Через неделю Оттара обожал весь город. Его звали в кабачки и на конные прогулки, на вечера к известным певицам и красоткам, он входил в дома, где ночи напролет пили сладкое вино и играли в карты, в кости и прочие игры, так горячившие кровь. Он просадил некоторое количество денег и играть больше не рисковал. Хотя отец, достигший примирения с сыном только обещанием провести сезон в городе, на траты не ворчал, но Оттар и сам умел считать. И не любил выбрасывать деньги на ветер. В конце концов, это же его капитал.
В одно прекрасное утро его навестил Эрик, тоже зимовавший в Сарграде, а не в Найноре. Собственно, известие, что князья намерены отказаться от своего затворничества, стало лишним доводом, повлиявшим на уступчивость Зигмунда Горларда в споре с наследником. До города Оттар и Эрик добирались вместе, а уже на окраине направились в разные стороны: Оттар к дому на улице Кожевников, снятому отцом, а Эрик — к княжескому дворцу на Стефанице, иначе называемой Аббатской площадью. Прозвали ее так потому, что здесь в годы Тридцатилетней войны убили аббата-вернадинца по имени Стефан, проклявшего Эстиваров за грехи их и учившего народ не слушать короля, предавшегося дьяволу.
Позволить себе жить на Стефанице могли лишь самые богатые семейства провинции: Стэнгарды и Хайрегарды. Герцогский клан Стэнгардов, владевший огромным, по площади сравнимым с Валадом северным поместьем Хойрой, был очень влиятелен, даже королевского наместника в провинцию традиционно назначали из Стэнгардов. Ныне им был Эстольд, герцог дель Хойра, женатый на Ингрид, сестре Эрика. Особняком он владел вполне подобающим своему положению. А как раз напротив герцогской резиденции располагался княжеский дворец. Кроме того, на площади возвышался величественный кафедральный собор.
В пути Эрик жаловался Оттару, что содержание городских особняков — не только в Сарграде, но и в Трое, и в Черевице, и в Румале, — обходится ему дороже, чем содержание жилой цитадели Найнора.
— Найнор — сердце клана, — говорил Эрик. — Это хранилище всех ценностей в княжестве, это городская крепость, и это дом, в котором мы действительно живем. А в тех особняках мы бываем редко. Бывает, что за всю жизнь князь и не покажется в каком-то из своих домов. А следить за ним обязан. Хорошо, что лезуиты согласились управлять моим румальским имением — они заодно и особняк в Румале в порядок привели. Там лет тридцать никто из наших не появлялся. А здание старинной постройки, на Хаенто — на главной площади. Лезуиты часть здания в пользование арабам сдали, там теперь торговые ряды для самых богатых покупателей. У меня, честно, еще не скоро руки до него дошли бы.
— А я тогда, в монастыре, думал, у тебя какие-то иные планы…
— Какие планы?! Я один, а поместья по всему миру! Не разорваться же мне. В Трое-Черевице управляющий воровал страшно, больше половины дохода в карман клал. Там все воруют — обстановка располагает. Хозяева далеко, им главное, чтоб поместье совсем в пустыню не превратилось. Теперь там лезуиты хозяйничают. Я точно знаю, что они берут свою десятину, остальное в оборот пускают. Если бы мне остальное имущество так же выгодно использовать…
В городе Оттар заглянул в особняк князей Валадских только раз — на следующий вечер после первой своей дуэли. Дворец оказался величественным, сложно распланированным, с садом летним, напоминавшим парк, и зимним, высаженным в огромной оранжерее, закрытой сплошь толстым стеклом. Трехэтажный добротный и роскошный особняк. По сравнению с ним дом, где поселились Горларды, выглядел просто бедняцкой хижиной.
И Эрик, которому изменила тактичность — или убогость жилья повергла его в шок? — не преминул заметить нищету отделки и обстановки, когда явился к Оттару утром накануне Юлаева дня.
— Твой отец напрасно снял дом здесь. — Эрик озирался, не скрывая брезгливости. Пробежал взглядом по темным потолочным балкам, по неприкрытым обоями стенам, по старой мебели. — Надо было на Гитском холме. Там есть особнячок, маленький, но вполне приличный. И всего-то на двести златров дороже. Зато туда можно пригласить близких друзей на вечеринку, и не придется краснеть.
Такого стыда Оттар никогда еще не испытывал. Двести златров разницы для Хайрегарда — пустяк, мелочь на карманные расходы. А Горларды на двести златров жили год.
Притом Оттар понимал, что для Эрика вовсе не была секретом бедность Горлардов — они ж его вассалы, знал прекрасно их доходы. И Годинор тоже не блистал роскошью. Но там Эрик никогда не подавал виду, что замечает вопиющую нищету. Он стал вести себя бестактно только в городе: не одобрял примирение с родителями. Он хотел, чтобы Оттар воспользовался рекомендацией отца Франциска и поступил бы на службу в орден. Но вслух этого не говорил. Эрик ничего не сказал даже тогда, когда Оттар, пряча глаза, признался ему, что барон Зигмунд воровал вместе с повешенным старостой. Эрик отказался от судебного преследования барона, но отношения друзей дали трещину.