А денег он заработает, факт. Мастерская, куда он устроился после армии, принадлежала местному фермеру, бывшему городскому жителю, а ныне владельцу крепкого хозяйства, Петру Павловичу Вишнякову.
Петр Павлович Вишняков появился в Рождественке два года назад. Сам факт покупки городским жителем дома в деревне никого не удивил: половина дворов и так уже принадлежали дачникам. Но прошло лето, раскупленные горожанами дома опустели, а Вишняков уезжать, похоже, никуда не собирался. Любопытный рождественский народец тут же решил выяснить, а какие такие планы имеет этот городской на их деревню? Но выяснять ничего не пришлось. Осенью Вишняков уже начал утеплять коровники, установил там поилку, отремонтировал крышу механических мастерских, привел в порядок огромный двор. Всем стало понятно, что мужик обустраивается ни на один день. С тех пор хозяйство Палыча только ширилось, он нанял нескольких работников из числа самых трезвых жителей Рождественки, платил им по деревенским меркам немыслимые деньги, а всяких просящих на опохмел гнал прочь. Так и разделилась Рождественка на два лагеря: малая часть уважала Палыча, а остальные, кто был особенно ленив и стабильно пьян, завидовали и злобствовали.
В тот год Миха вернулся из армии. Мать, поняв что у ее старшего в деревне одна дорога: спиться, подтолкнула его сходить и попроситься на работу к новому фермеру. Тот взял еще не испорченного бездельем парня с удовольствием. Правда, предупредил сразу: филонить не позволит. Пылыч нравился Михе. Миха прекрасно понимал, почему ему завидуют: такого порядка в хозяйстве не было ни у кого из коренных жителей Рождественки. Да что говорить, у большинства в сарае по одной коровенке, да огород с картошкой! А у Палыча свинарник теплый, небольшая птицефабрика, в коровнике все механизировано, даже вода в поилку подается всегда свежая. А техника! Вот за этой техникой и поставил Палыч следить Михаила Тихонова. И зарплату ему платил приличную. Без лишней скромности сказать, отрабатывал Миха эти деньги сполна. Иной раз до темна в мастерской задерживался, а если надо, то и на ночь оставался, чтоб работу закончить.
Миха вернулся мыслями к кладбищу. То, что он увидел, могло бы и ничего не значить. Залетный бомж обосновался на ночлег, например. Но вращающийся крест! «Завтра схожу туда, пока светло. Посмотрю, может и пойму, на какой могиле механизм установлен. Не руками же она его поворачивала, фигура эта! А если там тайник? А в нем клад? Вот здорово!» – размечтался он. С мыслями о несметных сокровищах, которые он непременно найдет, Миха, наконец, заснул.
В соседней комнате, на старой пружинной кровати, ворочалась во сне его мать. Странные сны, в которых она то боролась с ведьмой, то излечивала людей, прикоснувшись к ним рукой, не давали ей спокойно спать всю неделю. И еще снилась мать, которую Елена никогда в своей жизни не видела. Она говорила «прости меня, доченька» и исчезала за завесой сна. Лена тянула к ней руки, точно молила о том, чтобы она осталась, лицо жгли сонные слезы, но мать опять виновато вздыхала и растворялась в темноте. Утро наступало, неся неизведанное раньше томление по чему-то светлому и недоступному.
Неделю назад ей исполнилось сорок лет. «В сорок лет придет к тебе дорогой человек и откроется тебе Любовь, только первенца своего береги пуще глаза», – предрекла ей заезжая цыганка, попросившая кружку воды. Елена тогда ей поверила как-то сразу, скорее себе в утешение: в свои тогдашние тридцать она и знать не знала, что такое любовь, живя со своим немолодым мужем по чувству долга, но не более того. Она была ему благодарна за то, что взял ее, сироту и бесприданницу замуж, освободив в шестнадцать лет от непосильной ноши: она тащила на себе престарелую бабушку, зарабатывая им на жизнь, чем придется. Иногда удавалось продать связанные слепой бабулей салфетки, иногда получить копейки за прополку чужого огорода. Однажды сорокалетний вдовец Василий, живший у речки, пришел к ним в дом с бутылкой самогона и пирогом. Он о чем-то недолго поговорил с бабушкой, присев на стул возле кровати, стоящей около печки, а потом вышел в кухоньку, где Елена готовила немудреную закуску, и тяжело опустился на шаткий табурет. «Пойдешь за меня замуж, Елена», – спокойно сказал он, глядя почему-то в окно, – Так будет лучше». Елена только молча кивнула. Свадьбы не было, расписались в сельсовете и дома выпили по стопке водки. Дом Василия заколотили досками и стали жить в их избе. А его дом так и стоял на краю деревни, ветшая и приходя в негодность. До прошлой недели. Елена очень удивилась, когда к ним пришел городской человек и, быстро оформив все необходимые бумаги, выкупил его у них.