— Ты гляди, — сочувственно покачал головой Петруха. — И чего? Убегли?
— Убегли. Врасплох, понимаешь, застали, да и много их было, — сокрушался Ванька. — Отбили. А потом полночи по полям да по лесам за ними гонялись, да где их во тьме такой найдешь? Ушли.
Ванька размотал портянки и пристроил тут же возле печки на просушку, а потом принялся пиджак снимать, да как-то неловко потянул, крест из него выскользнул.
— А это чего? — не растерялся братуха и крест с полу подобрал. — Ты гляди, никак золотой?
— Это еще что? Откуда? — тут же подскочила маманя и крест у Петрухи выхватила. — Это где же ты, ирод, такую вещь взял? — подскакивая к Ваньке, стала она ему тыкать крестом в нос. — Это дружки твои воровать тебя научили или разбойничать? Отвечай, у кого отнял, ирод? — схватив Ваньку за жидковатый чуб, голосила мать и трепала его, как в детстве. Было обидно и больно, а главное — при братухе авторитет его порушила.
— Да не отнимал я! — пытаясь вырваться из цепких старухиных пальцев, взвизгнул Ванька. — Не отнимал!
— Откуда взял, ирод? Ну?!
— Великая княгиня дала, еще до побега, — не придумав ничего умного, ляпнул Ванька.
— Княгиня? Это Елизавета Федоровна, что ли? — ахнула мать и от неожиданности выпустила Ванькин чуб, впиваясь глазами в крест. — А ведь я его помню, она при мне на него молилась. Ох ты батюшки!
— Вы, маманя, как-то поаккуратнее, что ли, я вам не мальчик все же. Несолидно, — отходя от матери подальше и поправляя прическу, обиженно посоветовал Иван.
— Поговори еще, — буркнула мать, возвращая свой боевой настрой. — Сказывай лучше, с чего это ее царское высочество тебе вдруг крест дала? Врешь небось? — снова надвигаясь на Ваньку, потребовала ответа старуха.
— Не вру я ничего. И никакое она не высочество, а обычная гражданка. Нет теперь высочеств, — снова наполняясь собственной значимостью, заявил Иван, за что тут же получил крепким кулаком в лоб. — Ой! Дала мне, чтобы я в церкву передал, вроде как на память. Только не в нашу, а ту, что при кладбище.
— Вона оно что, — успокоилась мать. — Вот только непонятно, почему ее высочество тебя, дурня, выбрала. Ну да ладно, сегодня же отнесешь, — убирая крест за образа, распорядилась Марфа Прохоровна, возвращаясь к печке. — А ты чего расселся, или дома дела нет? — оборотилась она к Петру. — Глафира твоя небось уже слезами облилась, где ее муженек запропал, — не скрывая яда в голосе, сказала она, подкладывая в печь поленья.
— Ничего, подождет, — отмахнулся Петр, не сводя глаз с образов. — Вань, крест-то из чистого золота. Да еще с камнями, такой знаешь сколько стоит?
— Ты это о чем? — Лицо Марфы Прохоровны, освещенное красноватыми всполохами разгорающегося в печи огня, могло бы запросто напугать кого угодно. Развевающиеся седые патлы, отливающие заревом угольно-черные глазки на перекошенном лице и длинные, узловатые натруженные руки делали ее похожей на Бабу Ягу. Но сыновья давно к ней привыкли, а потому Петр и внимания на мать сейчас не обратил.
— Вань, ты послушай, чего скажу-то, — беря брата под руку, зашептал Петруха. — Этот крест немалых деньжищ стоит. Зачем его в церковь отдавать, да и вообще, ты ж сам говорил, что Бога нет. Кому тогда крест нести, попу тамошнему? Так он и так проживет. А мы бы с тобой его продали за хорошие деньги. А? Про него же никто, кроме нас с тобой, не знает. Княгиню теперь ищи-свищи. А?
— Не знаю, Петруха… — как-то неуверенно протянул Иван, с Петрухой делиться ему не хотелось, да и при матери говорить о таких делах не след. — Обещал же…
— Вы чего там удумали, нехристи? — раздался у них над ухом противный каркающий возглас. Братья и не заметили, как мать к ним подкралась. Она еще в детстве, стоило им баловство какое задумать, тут как тут возникала, словно из-под земли, с хворостиной, а то и с поленом, и пикнуть не моги. — Вы что, поганцы, удумали? Чужую вещь присвоить? Крест! Крест украсть! Да что ж это делается, — с непривычной плаксивостью завопила Марфа Прохоровна, — где ж это видано, Господа обкрадывать? Крест вместо храма Божьего в лавку нести?
И от материнского непривычного плача стало Ивану совестно. Он, пока врал, уж и сам поверил, что крест он ни у кого с шеи не срывал, а княгиня его сама подарила и в церковь велела снести, и от этого ему было хорошо и спокойно, приятно было, а тут нате вам, опять он выходил распоследним проходимцем.
— Княгиня вроде говорила, что в нем мощи Сергия Радонежского запечатаны, — неуверенно сообщил он.