Мраморная лестница гудела под ботинками — рота в полном составе неслась в расположение, кто откуда. Через пару секунд следом за мной шарахнула входная дверь.
— Случилось… чего-то? — выдохнула Риц, пристраиваясь рядом со мной и прыгая через две ступеньки.
Я подумала, что она могла видеть меня с докторшей. Но мне было уже всё равно, ведь так? Ведь я не собиралась продолжать дальше эту канитель?
Топая, мы влетели на второй этаж.
Берц прохаживалась перед нами, в этот раз накручивая на руку цепочку из громадных звеньев. Такие никелированные цепочки любили всякие недоделанные неформалы, воображающие себя терминаторами. Этих борзых малолеток в Старом городе вроде бы не водилось — ну, или мне так только казалось, потому что здесь я не имела привычки ошиваться в подворотнях и злачных местах. В моём городе они цепляли на один конец ключи или какую-нибудь ещё мелкую дребедень и засовывали в карман, а цепочка болталась вдоль штанины, вытирая края кармана чуть не до дыр.
Берц всё ходила и ходила, с цепью на пальце, и монотонным голосом сообщала новости — а все мы вертели головами следом за ней, так что под конец у меня заныла шея. В городишке неподалёку от нас какой-то неуловимый мститель, поймать которого теперь уже было нельзя совершенно точно, потому что он живо слинял на тот свет, подогнал к зданию муниципалитета машину, нашпигованную взрывчаткой, да и сделал шикарный салют. Мэра — вернее, то, что от него осталось — можно было хоронить в спичечном коробке, здание смело с фундамента, точно тропическим ураганом, а за нами к вечеру должны были подогнать пару военных грузовиков — за каким-то хреном подрывали две трети личного состава. Террорист-одиночка в итоге утягивал за собой к праотцам минимум целый посёлок, который мы должны были повычистить весь, как крыс из нор. А может быть, планировался даже не один посёлок — потому что у нас срывали с места заведомо больше двадцати человек.
Я однажды видела эту чёртову схему в действии, да только в Старом городе такой номер и в другой раз прошёл бы порожняком, потому что эти дома мог стронуть с места только ядерный взрыв, а не самопальная тротиловая загогулина на батарейках. В крайнем случае, львы около подъезда остались бы совсем без зубов, но их это вряд ли бы сильно расстроило. В тот раз повыбивало стёкла, сорвало взрывной волной двери с петель, а щепками, как пулями, прошило бельё, которое сушилось на верёвке. Самого камикадзе, впрочем, соскребали с асфальта. Вернее, с брусчатки. Больше всех разорялась тётка, чьё бельё стало похоже на решето, и обитатели тех помещений, в которые стекольщики приволоклись в последнюю очередь. Но следом за этим цирком был пустой посёлок, или деревня, или я уже не помнила, что, да и разницы особой не видела — были точно такие же высаженные окна, полуоткрытые двери и пятна крови на полу и стенах. Ну, и, конечно, хозяева — в положении мордой вниз и с дыркой в черепушке. Идея была в том, что последний деревенский недоумок в стране знал — сразу после таких фортелей приходят каратели. Им — то есть, нам — глубоко по барабану, что те, кого мы валим, совершенно не при делах. После этого можно было надеяться, что местное население не будет гореть желанием поддерживать кого-то ещё, кроме официальных властей.
За окном пошёл дождь, а мы до прихода грузовиков подбивали клинья, каждый своё.
Хелена Ярошевич, тёзка Берц, сидела на койке в одном ботинке, держа в руках другой, и смотрела на него с такой ненавистью, будто он был повинен в супружеской измене.
— Ярошевич, ты лучше того… может, зажигалочкой, а? — я просто излучала невинность.
— Вот с-с-сука, — с отвращением сказала Ярошевич ботинку.
Ботинок не реагировал никак. А казалось, что он просто обязан хотя бы сконфузиться. Как минимум половина роты притихла в ожидании.
— Ну, так как? — в моём голосе было столько желания помочь ближнему, что даже камень на дороге, и тот бы пустил слезу от умиления.
— Чего делать-то? Зажигалочкой? — озадачилась она.
— Или у меня тут где-то спички были, — я сделала вид, что вспомнила про спички.
— Да чего? — допытывалась она. — Заплавить чем-нибудь попробовать?
На койке рядом лежали надыбанные где-то по этому случаю шило и дратва. Откуда-то уже запахло оружейным маслом: кто-то не поленился и ещё разок чистил оружие. Рядом раздавалось шуршание и приглушённая ругань.
— Туфельку твою бальную поджечь. Взглядом, — наконец, сказала я, едва удержавшись, чтоб не заржать раньше времени. — Ведь дохлый номер, не загорится. Ты же не эк-стра-сенс.
Она поглядела на меня так, что у меня тут же возникло стойкое ощущение, что сейчас она возьмёт да и засветит мне этим ботинком в глаз. Тогда многострадальным станет не только ботинок, но и я к ботинку в придачу.
— Она — этот самый… — рядом Рыжая Джонсон, отдуваясь, пыталась засунуть в битком набитый вещмешок ещё какую-то жратву.
— Сейчас как в лобешник дам — тогда увидим, кто там "этот самый", — хмуро пригрозила Ярошевич. — Борзометр не на зашкале?
— …эк-стра-секс — мастер-класс в любое удобное для вас время, — закончила Джонсон и заранее пригнулась.
Ярошевич кинула в неё ботинком, но промахнулась, и в ответ получила по голове пакетом с чипсами, которые явно пришлось бы распихивать по карманам, если Джонсон до такой степени не хотела с ними расставаться.
У меня появилось стойкое желание сначала приволочь её на весы — если бы они имелись где-нибудь поблизости, — потому что я предполагала, что шкалы просто не хватит, а потом надавать по шее и вытряхнуть всё, чем она уже наверняка успела загрузиться. Да, никто не сомневался, что командировочка образовалась явно не на сутки, а минимум на двое, а то и больше. Но при таком раскладе лишними уж точно не были бы несколько запасных обойм, а не еда: — акция была массовая, и никто не ручался, что по наши души тоже не найдутся пылающие праведным гневом народные мстители.
Да, чёрт дери, мы шутили — мы всегда шутили, потому что давно наплевали и на свою жизнь в том числе. Можно сказать, что мы наплевали на жизнь, как на таковую, в целом.
Вот, блин, странное было дело! И власть вроде как находилась в наших руках, и государство гордо именовалось Империей, и с оппозицией вроде бы даже существовал какой-то негласный договор, который, тем не менее, регулярно нарушался и разнообразил жизнь непродолжительными всполохами боёв. Даже Старый город был просто образцом патриархального уклада, только в миниатюре — а нет-нет да и появлялись вот такие легковушки, гружёные тротилом, и взлетали в воздух наши машины, подрываясь на фугасах. И почему-то нас тоже не спешили пинками гнать по домам, зато гнали укладывать в штабеля свеженьких покойничков. И на наши счета продолжали капать денежки — потому что хитрожопые дядечки, где-то там, далеко, никак не могли договориться, как поделить самое вкусное.
Ну, да мне было не до этого. Давали обед — я обедала, по сигналу "отбой" — тут же залипала, как сурок. Таким, как я, легко — особенно, если не думать и не задавать вопросов.
Только я хотела взять и сунуть Джонсон хотя бы пару обойм калибра 7.62, как зачем-то посмотрела в окно. Попрощаться, может, хотела с этой дыркой в стене, которая принесла мне такую кучу странных впечатлений — даже не знаю. И вдруг увидела докторшу. Она стояла под дождём, такая маленькая в этом своём халате, и совсем не пухлая — и с чего это мне когда-то показалось, что она пухленькая? Стояла напротив дырки и смотрела прямиком на наши окна. Меня аж в дрожь бросило, так мне стало почему-то жалко её. Ведь я не сказала ей, что ладно, дескать, забей, родная, всё ништяк — и даже не успела улыбнуться, когда раздался сигнал тревоги. Это была не я, вот честно, чем угодно клянусь: это был уже рефлекс…
Я кубарем скатилась по лестнице, словно в здании начался пожар, и выскочила на улицу. Она стояла под дождем, и волосы прилипли к её щекам, да и всё лицо было такое, словно она ревела.
— Я… это самое… ухожу, — я так бежала, что запыхалась; слова выскакивали из меня какими-то кусками, и я чуть не прикусила себе язык. — Ненадолго… это самое… наверное…