— Не начинай, Ковальчик, — мрачно сказала она.
— Не кислота, не ацетон, — в придачу к скальпу я стала мечтать красиво развесить её кишки на лампе.
— Поменяешься со мной штанами? — подколола Джонсон.
"Тупая стерва", — прямо-таки было написано у неё на лбу громадными буквами.
— Просто какая-то вода! — язвительно уточнила я.
— О`кей, вода, — подозрительно легко согласилась она. — А давай, я вылью эту кастрюлю тебе на голову — и посмотрю, что ты скажешь. Особенно сидя задницей в луже размером с половину кухни.
Я ясно представила, как она пинает ногой этот алюминиевый раритет с красными буквами на боку: по полу катится девятый вал мутной воды, а картошка весело скачет следом.
— А ты что вылупился? — заорала Джонсон.
Вместо кастрюли или моей физиономии под раздачу попал пацан из автороты, который имел несчастье повестись на развод и прошедшей ночью примкнул к нашей компашке людей с полным отвалом башки, сев за руль внедорожника. Хоть и не по своей воле.
— Я не вылупился, — скромно сказал он.
— Работай давай, а то сейчас глаз на жопу натяну, — гаркнула Джонсон. — Смотреть он будет ещё.
Пацан вздрогнул и принялся сосредоточенно выковыривать картофельный глазок.
— Ковальчик, — печально сказала Джонсон.
— Что? — строго спросила я.
— Какого хрена ты не сказала мне "стой"? — она отрезала чуть не половину картофелины и остановилась, не зная, что теперь сделать со второй половиной.
— Выкрасить и выбросить, — мрачно посоветовала я совсем не в тему.
Она не переспросила, потому что услышала слово "выбросить". Картошка смачно шлёпнулась в груду очисток.
— Я говорила тебе "стой", — нагло соврала я.
Я ни хрена не помнила, говорила я ей "стой" или орала на всё расположение "мочи козлов". Исходя из того прискорбного факта, что сейчас мы были здесь — скорее, второе.
— Ковальчик. Пожалей мои слуховые аппараты. Не наматывай на них лапшу, — с сомнением протянула Джонсон.
— Лапшу проехали. Какого хрена ты вытащила этот промедол? — обличительно заявила я с видом следака, который допрашивает пойманного за руку барыгу и рассказывает ему, какой тот гондон.
— А какого хрена ты выпросила у Риц спирт? — вскинулась Джонсон, точно её невзначай прищемили дверью.
Интересное кино. Я взяла спирт не у Риц — это был раз, я не думала его так уж прямо выпрашивать — это было два, и никого не касалось, откуда он вообще появился — это было три. Не хватало ещё и огрести до кучи по самые помидоры. Ну, нет, шалишь.
— Я первая принесла спирт, так? — сказала я.
— Ну? — с подозрением спросила она.
— Хрен согну, — оскалилась я. План "Перехват" вступал в силу.
— Хорошо, без "ну", — Джонсон начала раздражаться. — Так тебя устроит?
— Далее. Мы могли ограничиться спиртом, и ты и я.
— Хорошо. Ладно, мы НЕ ограничились спиртом, — она намочила в ведре с водой носовой платок и, со стоном задрав башку, прилепила его себе на лоб. — Блин, Ковальчик. Лучше бы мы им ограничились.
— Потом ты сказала, что у тебя есть промедол, так? — беспощадно продолжила я.
— Так, — нехотя согласилась она.
— Так я предупреждала, что спирт не стоит мешать с этой дрянью, или нет? — нежно пропела я, изображая Берц, когда она начинает эту свою телегу про… а, не важно.
Наступила тишина. Пацан из автороты переводил взгляд с меня на Джонсон, от любопытства приоткрыв рот.
— Пасть закрой, ворона влетит, — сказала ему Джонсон и тут же разъярилась: — Чего сидим? Корнеплод в зубы — и погнал.
Пацан послушно зашуршал дальше.
— Значит, это был развод, да? — грозно спросила она меня.
— Какой развод? — я сделала вид, что в данный момент жизни картошка интересует меня больше всего на свете.
— Из серии "сам дурак", да? — уточнила она и так махнула ножом, что он чуть не улетел в сторону. — Обязательно надо было выставить меня придурком. Хорошо, ладно, я сам дурак.
— Не переживай. Как видишь, не ты одна, — утешила я. — Но ведь я предупреждала?
— Ну, вроде, — нехотя согласилась она.
— Ничего себе "вроде"! — возмутилась я.
— Слушай, Ковальчик, давай я тебе лучше спляшу? — предложила она, окончательно забивая на корнеплоды.
— А ты умеешь? — поразилась я.
— Что ещё тебе сказать, кроме этого самого "вроде"? Если весь вчерашний вечер я помню, типа, знаешь, когда приходишь в киношку, а чувак, который сидит в этой будочке, спьяну покоцал плёнку, и ты один кадр видишь, а девять из десяти пустые?
— Тогда и впрямь лучше спляши, — строго сказала я. — Может, хотя бы тогда ты перестанешь выглядеть, как унылое говно.
— Иди к чёрту, — обиделась она, заново намачивая носовой платок.
— Значит, просто захлопнись. Я предупреждала про коктейль, — я уже устала препираться.
— А почему я тебя не послушала? — сумрачно поинтересовалась Джонсон.
— Может, тебе ещё клизму перед сном поставить? — раздражённо спросила я. — Давай, Джонсон, я умею — только извини, если у тебя польётся из ушей.
Раздался звук, будто кого-то шлёпнули по голому заду. У окна в столовку, навалившись на кафельный подоконник и кокетливо оттопырив филейную часть, стоял какой-то крендель, с сержантскими нашивками и круглой, как блин, рожей.
— Ага, — наконец, сказал он, констатируя факт, и оглядел нас с ног до головы.
Пацан-водила втянул голову в плечи и быстрее заработал ножом.
— Надо чего? — спросила я — просто так. Сейчас мне было ровным счётом наплевать на всё, кроме своей головы, которая гудела, словно меня засунули внутрь барабана.
— Что, не тому мозги вышибли, снайперы? — с неприязнью сказал сержант и щёлкнул пальцами.
— Да где уж нам уж. Мы же типа бонус. Хотишь — мозги по стене размажем, хотишь — картошечки сварганим, — сказала я.
— Никак вообще не вышибли? — подколол он.
— Варежку закрой, Соколиный Глаз. А то тебе сейчас точно вышибу, — вдогонку посоветовала грубая Джонсон.
— Слышь, расстрельщики! — не унимался он. — Мы тут от вашей стряпни все не попередохнем, как тараканы? А?
— Готовься. Ты первый, — пообещала я, а Джонсон размахнулась и метнула недочищенную картошку. Та с противным шлепком шмякнулась о стену над сержантской башкой. Башка тут же исчезла. Картошка отскочила и сиротливо валялась на кафельном полу. На стене остался мокрый отпечаток. Мне представилась, какой он склизкий, — и меня, конечно, тут же затошнило. Жизнь продолжалась, мать её. Только это была жизнь на следующий день после алкоголя пополам с промедолом, и потом после всего того, что случается, когда напринимаешься какой-нибудь шняги. Мне хотелось просто лечь и умереть.
— Слышь, залётчики, — я чуть было снова здорово не встала на рога, но это оказался всего лишь повар. — Давай, шевелись. Обед скоро.
— Мать твою, ещё один мастак под жопу коленкой подгонять, — проворчала я.
Парень-авторотчик уныло посмотрел на меня и предпочёл промолчать.
— Только трындеть и горазды, — Джонсон была солидарна. — Ну, что — поднажали, что ли?
— Да было б чем! — в сердцах сказала я.
Руки были скользкие, на указательном пальце краснела новорожденная мозоль. В башку заколотили ещё сильнее. Я попробовала слегонца править нож об железную кромку кастрюли с водой — но раздался такой звук, что у меня мигом свело зубы. Видимо, стать острее ножу было не суждено. Только не сегодня. Может быть, когда-нибудь придёт великий волшебник с точильным, мать его, камнем, и вот тогда…
— Ковальчик! — раздалось прямо над ухом.
— А? — сказала я.
— На, — хмуро передразнила Джонсон. — Проснись уже, спать тогда надо было. А не дятлов по лесам пугать.
Я проснулась, и мы поднажали.
Это точно. Надо было спать тогда. Потому что сон — это большая бездонная яма, где нет ничего — ни памяти, ни боли, ни злости.
Надо было засыпать, глядя на пустые койки тех, кто остался недалеко от чёрных заборов, похожих на решето. Заборы лежали на земле, и через дырки от пуль уже высовывались травинки.