В этот момент где-то рядом раздался шорох — и моё веселье испарилось, как не бывало.
— Ну, кто? — спросила Джонсон и оглянулась.
— Потом, — сказала я шёпотом.
Тревога была ложная: цикады стрекотали по-прежнему, и шастали где-то в темноте свободолюбивые местные коты.
Мы выждали ещё минут десять и пошли к зданию новой мэрии. Здание было временное, и то ли свой дом показался ему мелким, то ли ещё почему, но резиновый крендель под названием вице-мэр пребывал тут постоянно. Света почти не было, только пробивался сквозь стекло на первом этаже еле заметный огонёк свечи или керосиновой лампы. Джонсон засунула монтировку в кривую щель между створками входной двери и подналегла. Дверь скрипнула и поддалась.
Круглый вице-мэр в пижаме читал книгу. Хрен её знает, какую, потому что, увидев нас, он затрясся, будто схватился за оголённые провода, и книга улетела под диван.
— Девочки… Здра… Здра-а-авствуй… те, — сипло пискнул он.
Мне тут же показалось, что он и впрямь сделан из резины, как надувная баба из секс-шопа, и его только что проткнули ножом.
— Ясное дело, не мальчики, — буркнула я вместо приветствия.
— А… Да… — сказал толстяк. Я подумала, что ещё секунда — и он описается от счастья, так он рад был, наверное, нас видеть. Я опять вспомнила про сексшоповскую бабу, как она сморщивается, когда выходит воздух, и уже не важно, сколько она стоила — десять монет или сто. Казалось, ещё немного — и этот придурок так же сдуется и превратится в бесформенную резиновую тряпку.
На этом месте на меня снова накатило, и я согнулась в три погибели.
— Мне кажется, тебе надо в туалет, — заботливо сказала Джонсон. — И, чем быстрее, тем лучше. Иначе ты рискуешь намочить штаны. Ну, что там ещё?
— Так вот, — я посмотрела на Джонсон — ну так строго, строже просто некуда. — Ты знаешь, кто такие… Ну, эти…
— Кажется, ты сказала, авгуры, — вспомнила она.
— Ну да, — сказала я. — Ты знаешь, что это за штука?
— Понятия не имею, — ответила Джонсон, созерцая вице-мэра.
— Слушай, а ты не помнишь, к чему я это спросила? — я не дурковала, я и правда не помнила.
— Какая-то лабуда про летящих призраков, — подумав, сказала она.
— Ах, да. Так вот — есть такие чуваки, которые что-то делают с птицами… — начала я.
— Что это за бред? — удивилась Джонсон.
— Они гадают по их мозгам. Прикинь? — спросила я и подмигнула.
— Ты предлагаешь использовать в качестве птицы вот это? — она ткнула пальцем в толстяка.
— Ага, — радостно подтвердила я.
Этот жиртрест издал писк и прижал к груди пухлые ручки. Джонсон обошла его по кругу, рассматривая, как товар на базаре, и недовольно щёлкая языком.
— Не знаю. Мозгов не маловато? — с сомнением сказала она.
— Нет. В самый раз, — заверила я. — Так что, дядя, готовься — думаю, твои мозги будут гораздо лучше смотреться на стене, чем внутри твоей башки, ведь там их никто не увидит.
— Девушки… А можно мне по… поговорить с госпожой Берц? — робко спросил толстяк. — Скажите, где госпожа Берц… пожалуйста…
И тут словно тайфун пронёсся по комнате.
— Госпожу Берц тебе, мать твою? А больше никого не надо? Может, ещё подгузники поменять, а, дядя? Нет, не требуется? Странно, — в две лужёные глотки мы орали так, что, казалось, сейчас вылетят стёкла.
— Я ничего не сделал, — толстяк закрыл лысину руками — сразу, как на него обрушился шквал крика — похоже, нашими коллективными децибелами ему неслабо дало по барабанным перепонкам. Видать, он ожидал, что мы в ту же секунду отшибём ему голову. Нет, дядя, всё не так просто. Мало того, у нас просто нечем было проделать ему дырку в чайнике, кроме, разве что, монтировки.
— Я ничего не сделал. Я ничего не сделал. Я ничего не сделал, — он продолжать вопить, как заведённый. У меня начало звенеть в ушах. Этому борову не повезло вдвойне — потому что веселье у меня сменилось дикой злостью — стоило ему только упомянуть Берц.
Я подошла и съездила ему по лысине, точнее, по пальцам, из-под которых эта самая лысина блестела, как начищенный медный котелок. Человек-мяч заверещал.
— Заткнись, — одновременно рявкнули мы.
Я не знаю, почему мы были так уверены в том, что только он имел доступ к телефону. Всему виной был злостный коктейль алкоголя и синтетической морфы. По идее сюда мог зайти любой сосед, кум или продавец из ближайшей лавчонки, и, как-нибудь исхитрившись, позвонить. Было необязательно разговаривать — могла существовать договорённость на сигнал одним прозвоном — а это заняло бы от силы десять секунд, например, пока жирный урод таскался поссать. Это и требовалось выяснить. И я даже, кажется, уже знала, как заставить его захлопнуть пасть, а потом с моей помощью хорошенько подумать и выдать что-нибудь членораздельное.
— Пасть закрой, — приказала я и добавила весомый аргумент в виде удара ребром ладони ему по горлу. Человек-мяч захлебнулся, и визг сменился хриплым бульканьем.
— Послушай, Джонсон, — начала я. И вдруг подумала, что до сих пор не знаю её имени. Или не помню.
— Ну? — нетерпеливо спросила она.
— Слушай-ка, а как тебя зовут? — поинтересовалась я.
Сначала она вытаращилась на меня так, будто у меня выросла вторая голова, или на этой единственной появились рога.
— Не боись, это не прикол, — подбодрила я. — Просто интересно.
— Ники, — неохотно сказала Джонсон. — Но потом эту самую Ники переделали в Никсу — и то лучше.
— Пожалуй, — согласилась я.
Надо же. Наверное, это была судьба — что и люди вокруг меня попадались с именами, похожими, как две капли воды. Просто в тот момент я снова вспомнила о тех, кто остался навсегда там, у этого посёлка без названия на въезде — и подумала, что и нас могут уложить, и мы больше не встанем, — а я даже не буду знать её имени… "Но ты прекрасно знаешь, что я всё равно встану и пойду. И ты встанешь и пойдёшь", — когда-то сказал мне Ник — когда вопрос встать или не встать зависел только от меня, а не от всех этих 7.62, 14.5 и прочих грёбаных цифр. Это был всего лишь вчерашний день. Я встала и пошла, а десять человек, делившие со мной хлеб, работу и крышу над головой — нет.
— Только не вздумай при всех называть меня по имени, — грозно предупредила Джонсон. — К чертям. Никаких имён.
— Не вопрос, — заверила я. — А сейчас я испробую на подследственном одну фишку. Учись: старая полицейская разводка.
— А подействует? — спросила Джонсон.
— Не прокатит — повторим, — успокоила я.
— На кой чёрт тебе это надо? — с сомнением сказала она, стоя с монтировкой в руках и кровожадно косясь на клиента.
— Потому что, Джонсон! — Чёрт подери! Я хотела достать эту гниду, кем бы он или она ни была, я хотела раскатать эту сволоту по стене — по-моему, я никогда ещё не хотела убить кого-то так сильно. Это была уже не работа, и не часть контракта за золотишко в банке нейтральной страны: этот кто-то был мой личный враг.
Психическая атака удалась, теперь мы приступали ко второму этапу.
— Джонсон, ты давно последний раз была в цирке? — начала я издалека.
— Вообще не была, — буркнула она.
— Прекрасно. Восполним пробел в твоём воспитании, — с этими словами я подошла к толстяку и схватила его за предплечье. Он снова заверещал, как заяц в капкане, но я дёрнула его за руку с такой силой, что пижама затрещала по швам. Он взбрыкнул, стол отъехал назад и завалился на бок.
— Стол поставь, — отдуваясь, крикнула я Джонсон, стараясь перекрыть визг, который переходил в ультразвук — знаете, как эти новые машинки в кабинетах у дантистов. Их вроде и не слышно, а иной раз челюсть сведёт не оттого, что ты пришлёпал сюда лечить острую боль, а потому что этот звук ввинчивается в мозги, как сверло.
Стол был на месте, и теперь я прижимала к нему чужую потную руку с такой силой, будто от этого зависела моя жизнь.
— Сейчас я покажу тебе фокус, — пыхтя, сказала я Джонсон, беря карандаш и продевая его у толстяка между пальцев — один палец сверху, один снизу, потом опять — сверху, потом опять — снизу. Ладонь с пальцами была похожа на связку сарделек. То есть, нет. На связку мокрых варёных сарделек, которые вдобавок умеют ещё и горлопанить.