— Да, — сказала я. — Извини.
Жаль, я не могла посмотреть в зеркало, так как, похоже, у меня уже начинал светиться нимб.
Впрочем, мне понравилось звать её по имени. И нравилось, когда она произносила это своё: "Здравствуйте, Ева…", и в конце её голос становился на полтона выше. Будто она ставила знак вопроса, словно была не уверена, не слиняю ли я от греха подальше сразу после этого "здравствуйте".
— Я подозревала что-то в этом роде. Опасная смесь, — сказала она. Да уж. На меня сию секунду накатил приступ тошноты.
— Не пробовали? — я нервно сглотнула.
— Зачем? — удивилась она.
— Не знаю, — я пожала плечами. — Брякнула просто так. Надо же было о чём-то спросить.
— Ну, уж нет, — она наставительно подняла вверх палец. — Ничего не бывает просто так.
— Ладно-ладно, может быть, ради интереса. Я ведь понятия не имею, что вы… что ты отмачивала пять или десять лет назад, — в шутку предположила я.
— Я не настолько… неосторожна, — ей понадобилось всего пара секунд, чтобы подобрать слово помягче.
— Скажи лучше "я не настолько мудак", — поправила я.
— Вроде того, — согласилась она. — Наверное. Не обижайся.
— Я не обижаюсь, — заверила я — и мне стало смешно и жарко.
— На самом деле я всегда знала, сколько и чего надо, чтобы не проснуться, — вдруг сказала Адель.
— На кой чёрт? — удивилась я.
— Просто так. Тайны жизни, или что-то вроде того, — нерешительно ответила она.
— Ты сама только что сказала, что ничего не бывает от потолка. Я же, например, этого не знала — пока меня просто-таки пинками не заставили узнать, — сказала я.
— Ты — практик, — серьёзно объяснила она.
Вот уж точно, ничего не бывает просто так — и это слово "практик" полоснуло меня по ушам хлеще воя сирены или визга металла о стекло. Куда уж, ядрёный корень, серьёзнее! Серьёзнее меня мог быть только священник в воскресенье, да и тот показался бы комиком из эстрадного шоу.
— Да. Я практик, — жёстко сказала я.
Кем, чёрт подери, ещё я могла быть, получая своё золотишко за вполне конкретную работу? Только зачем снова было выволакивать на свет Божий эту тему, если, конечно, не предположить, что докторша обожала мозговой мазохизм?
— Просто я — всего только теоретик, — сказала она — так, будто извинялась.
— Ты про смерть? — всё-таки спросила я.
— Я про секреты вещества, — ответила Адель. — Но, на самом деле, и про смерть тоже. Раз уж ты сказала.
— Тебе приспичило обсудить именно это? — я хорошо помнила тот летний полдень в городском саду. Слишком хорошо. "Забить — не значит забыть"…
— Сама не знаю, — сказала она. — А "про это" ты не хочешь говорить?
— Я думала, ты не хочешь, — честно сказала я.
— Давай в следующий раз ты не будешь гадать, что я хочу или не хочу, а просто спросишь? И уж точно не станешь шарахаться от каждого второго вопроса? — предложила Адель.
— Кто сказал, что я шарахаюсь? — мрачно поинтересовалась я.
— Угадай с трёх раз, — ответила она. — Если ты не привела ещё пару невидимых друзей, то это сказала я.
— Хорошо, док. Как вам будет угодно, — я изобразила подобие книксена, не вставая из-за стола.
— Ещё раз: мне не неприятно говорить про смерть, — докторша глядела мне прямо в глаза.
— Здорово, — согласилась я. — Я же сказала — давай будем говорить про смерть.
— Если хочешь, — уточнила она. — Я вот о чём: не пытайся объехать эту тему на кривой козе. У тебя не очень-то получается — просто ты начинаешь с каменным лицом нести всякую чушь, и вид у тебя при этом такой, точно ты проглотила ложку касторки.
Она не была ни мазохистом, ни любителем выносить мозг.
Это я была человеком, которого взяло да и заклинило, как ржавую дверную защёлку.
— Или словно я того и гляди обделаюсь прямо в штаны, — добавила я, в красках представив себя со стороны.
Появилась официантка и стала составлять с большого подноса на столик чай в стаканах с серебряными подстаканниками, плетёную корзиночку с булочками и плоскую стеклянную вазу с пирожными. Мне захотелось, чтобы кто-нибудь взял этот поднос и со всей дури приложил меня по башке — может быть, хоть тогда там бы осталось поменьше всякой зауми, которая существовала только в моём воображении.
Всё оказалось гораздо проще: Адель не считала нужным накладывать негласное табу на всякое такое.
Я думала, что будет чем-то вроде дурного тона, если я быстренько не сверну эту тему. А она секунду назад дала понять, что не считает это дурным тоном.
Потому что, похоже, она была не из тех, кто прячет голову в песок и делает вид, что проблемы нет. Видать, она хотела говорить об этой проблеме. Даже если по ходу пьесы ей пришлось бы малость порассуждать на тему собственной кончины.
"О`кей, док, как скажешь", — снова подумала я. Если на то пошло, я могла обсудить что угодно, что касалось смерти.
Значит, одна проблема отпадала. Зато имелась другая.
— Почему ты не взяла меня под руку? — я снова спросила в лоб — и тут же чуть не обделалась, что случилось непоправимое, и сейчас она встанет и уйдёт, непринуждённо сказав это своё "извини". Или "не обижайся".
— Извини. Не обижайся, — конечно, тут же сказала Адель. Я замерла, но она и не думала ломиться прочь. — Не всё сразу.
Похоже, с ней надо было фильтровать базар почище, чем с особистами, потому что у неё в голове было тараканов больше, чем ночью на нашей кухне. "Ладно, хрен с тобой, док", — в очередной раз подумала я.
— Прикосновение — это нечто особенное, — глубокомысленно изрекла она.
— Да? — тупо спросила я.
— Похоже, у нас тут снова ложка касторки, — со вздохом констатировала Адель — видать, и впрямь я опять была похожа на героя комиксов, который только что упал с небоскрёба.
— Это не значит, что я хочу, чтобы ты думала так же, — пояснила она. — Просто давай, это будет правило.
— Ладно, док. Правило — стало быть, правило. Смотреть, но не касаться, да? — неожиданно для себя согласилась я.
Происходило нечто странное. Для начала выяснялось, что меня влёгкую подписывали на какие-то дурацкие правила, список которых гарантированно был длиннее рулона туалетной бумаги. Я хотела было тут же брякнуть про ту осеннюю ночь, когда мы с Берц ввалились в серебристо-зелёный дом, как вовремя сообразила, что смысла в этом ни на грош. Наверняка, как и в любом правиле, здесь было исключение, — например, под названием Особый Случай.
Ладно, я была не против правил, особенно, если она собиралась разжёвывать мне, что да почему, и класть в рот в готовом виде — да только на каждое из них наверняка приходилась толпа этих самых Особых Случаев, предугадать которые я могла, если бы у меня вдруг неожиданно прорезался третий глаз. Я мысленно застонала.
С улицы раздались какие-то звуки; похоже, двое прислоняли к стеночке нашей кафешки третьего, и вытрясали из него либо деньги, либо душу. Я провела рукой по запотевшему окну. Серая муть со стекла моментом превратилась в воду, радостно потекла по моему предплечью и закапала на пол.
Не знаю, как насчёт особых случаев, а у этого третьего в гражданке сегодня явно был Особый День под названием "Непруха". Двое в форме военного патруля задались целью для начала вколотить его в стену. Что они планировали на потом, было не моего ума дело.
Адель напротив меня тоже придвинулась к окну и протёрла запотевшее стекло.
А я сидела, как полный кретин — и, хоть ты тресни, не могла придумать какую-то экстренную тему, чтобы отвлечь её от панорамы за окном — и от кровавых пятен на стене от пальцев этого кренделя в гражданке.
Я видела эти пятна даже отсюда.
Наконец, ему быстро заломили назад руку, тут же подъехал внедорожник, и все трое исчезли внутри, не забыв напоследок приложить арестованного башкой об крышу. Я уже не смотрела на улицу — что мне было от сцены, которую я видела десятки раз? Я пялилась на Адель — и пыталась понять, что происходит у неё внутри. Хотя, ей Богу, мне было наплевать на мужика, которому сегодня не повезло.