— Половинку кретина, если тебе так больше нравится, — Адель засмеялась. — Это раз. И придуриваешься ты совершенно бездарно, это два. И ещё.
— Да, док? — я была сама вежливость. Даже после придуривающейся половинки кретина.
— Дождь кончился, — сказала она.
Похоже, ей тоже не очень-то нравились все эти местечки, даже если они никак не тянули на злачные. Не знаю, как Адель, а я когда-то переела всего этого так, что полезло из ушей.
Дверь снова окатила меня волной запахов — корабельной сосны, смолы и дождя — а потом бесшумно повернулась на петлях и плотно закупорила вход, как разбухшая пробка бутылку с вином.
Ветер стих, простыни над Больничной неподвижно висели на своём месте, и с них на нас капала вода. Впрочем, капли шлёпались отовсюду — с карнизов, ставен, косых балок под балкончиками, которые нависали прямо над головами.
И не было ни единого человека, словно Старый город снова вымер.
— Так ты ответишь на вопрос? — коварно спросила она. — Почему я?
На этом моменте я впала в ступор. Чёрт подери, и впрямь, она имела полное право донимать меня в точности таким же вопросом.
— Может, потому, что мне надо было рассказать? — предположила я.
— Ну вот. А мне надо было послушать, — она подвела итог.
— Ты тоже не прочь докопаться до смысла, а, док, ведь так? — сказала я. — Послушать зачем? Давай, скажи мне, что в старости ты хочешь написать книгу про какую-нибудь дрянь: про отморозков, маргиналов, или про войну, или про всё вместе.
Мы шли на расстоянии двух ладоней друг от друга, как вдруг неожиданно столкнулись, словно в той кофейне мне подлили в чай алкоголь, и ноги шли сами по себе, наплевав на то, куда хотело идти всё остальное.
— Ерунда, — отрезала Адель. — Я не умею писать.
— Откуда мне знать. Может быть, ты хочешь научиться? — напряжённо сказала я, отходя подальше.
— Вряд ли, — она тоже посмотрела куда-то между нами.
Теперь я следила за этими сорока сантиметрами пространства, словно заворожённая. "Не всё сразу", — сказала Адель. Значит, расстояние меньше ладони точно было против правила номер раз. Она не произнесла вслух ни слова, однако, я готова была встать на руки и идти так, — только бы не нарушить хрупкое равновесие.
— И всё-таки — зачем? — снова спросила я.
— Наверное, у тебя в жизни была толпа людей, которые бежали следом, заглядывая тебе в рот, и умоляли поведать им хоть что-то? — саркастически сказала Адель. — Смотри-ка, ты уже начинаешь привередничать.
— Ну, положим, кое-кто стопудняк не прочь был узнать про всякую шнягу поподробнее, — пошутила я.
— И у этого кого-то были тяжёлые кулаки и не менее тяжёлые ботинки, — сказала она.
— Точно, док, — я засмеялась.
— Тебе не нужен был никто, а больше всего облом, так? — спросила Адель. — И потому любого встречного ты гнала поганой метлой.
Где-то хлопнула дверь, как когда-то, где-то не здесь и не теперь. Жизнь катилась, словно ком мокрого снега с горы, и ком этот навертелся, должно быть, с добрый сугроб, а я всё помнила ту весну и ту дверь…
— Я взяла на вооружение твою тактику, — словно извиняясь, сказала Адель. — Лобовая атака и никаких ребусов. Прости.
— Никаких ребусов, док, — я посмотрела на неё. — Почти любого встречного…
Если кто-то пытался просочиться в мою жизнь и в мою квартиру, то очень быстро получал такого пинка, что ещё долго летел без оглядки, увлекаемый вперёд своей чугунной тупой башкой. Да, это была клетка в подвале, с чёртовым грязным окном и с толпой разномастной обуви, которая гуляла за ним, когда сама того хотела, с кошачьим запахом изо всех углов, хотя у меня сроду не водилось кошки, просто им намертво пропиталось всё, что можно, — но это была Моя Квартира.
Я никого не пускала в свою жизнь. Кроме Джуд.
Если бы она захотела туда войти.
Наверное, если включить штуку, которую называют воображением, то моя жизнь по уровню дерьмовости не слишком-то отличалась от моей квартиры.
Джуд было наплевать на сральник — и там, и там.
Я не знаю, чего она хотела. Сейчас мне кажется, что этого не знал никто, в том числе и сама Джуд.
Войти в мою хату она хотела. Хотя бы время от времени — когда у неё был клиент и несколько монет для меня. Несколько монет в час — это было лучше, чем ничего.
Стояла самая отстойная весна на моём веку. Было холодно, промозгло, у меня завёлся насморк, зато не завелось достаточно денег, чтобы сунуть домовладельцу в пасть и отвалить восвояси. В компании носового платка в клеточку я гуляла через улицу от своего дома — потом обратно — потом снова через улицу, созерцая обоссаное стекло, — и прикидывала, что к чему.
Наконец, хлопнула дверь, и из недр дома появились Джуд и её кавалер. Он потоптался на месте, потом неловко повозил пятернёй по её волосам, точно трепал за уши собаку, и потопал прочь. Джуд подняла руку и несколько раз согнула пальцы, словно изображала говорящего гуся в кукольном театре.
— Пока-пока, — сказала она. Просто так, вникуда.
Ветер забрался ей под пальто, она запахнулась поплотнее и танцующей походкой пошла ко мне, вертя на пальце ключ.
Чёрт подери, спорю, она могла бы стать классной стриптизёршей, я бы сама не прочь была посмотреть, как она танцует на столе в туфлях на прозрачной платформе и с каблуками с мою ладонь высотой. Ладно, хрен с ним, со столом — я не прочь была, если бы Джуд сделала это хоть где-нибудь.
Ключ описал на её пальце последний круг и опустился в мою руку.
— Я позвоню? — сказала она в качестве прощания.
— Вот дерьмо! — вырвалось у меня вместо ответа. — Да, конечно, звони, Джуд, нет проблем.
— Дерьмо где именно? — поинтересовалась она.
— Везде, — с отвращением сказала я. — Посмотри вокруг.
— Да? — она почему-то сразу подняла глаза к небу, словно самый отстой должен был непременно оказаться там.
— Вокруг нас, Джуд, — уточнила я и высморкалась. — Всё чёрно-жёлтое.
— Даже так? — удивилась она.
— Будто смотришь через стекло кабака, мутное от табачной копоти, которое не мыли десять лет и не помоют ещё столько же, — мрачно сказала я, думая, что сейчас она точно спросит, чего именно я напринималась, с пользой потратив то время, пока она была в моей хате.
— А почему не чёрно-белое? — вместо этого спросила Джуд, с интересом глядя вокруг. — Знаешь, как на газетной фотографии?
— На старой газетной фотографии, — строго уточнила я. — Которая лежала в чулане минимум полвека.
— Хорошо, на старой фотографии, — она не торопилась. Вместо этого она ещё раз огляделась, сначала одним глазом, потом другим, закрывая вторую половину лица ладонью, а потом спросила: — И в чём дерьмо?
— В том, что сегодня мне надо заплатить за эту конуру, — чистосердечно призналась я.
— В то время как деньги сказали тебе "пока, не скучай, вернёмся не скоро", — подхватила она.
— Ну, не так, чтоб уж… в общем, какая-то их часть, — всё-таки сказала я.
Из носа снова полилось. Платок уже промок насквозь и от него через пальцы по телу пополз холод. Если бы на дворе стояла зима, он уже давно превратился бы в смёрзшийся комок ткани.
— Слушай-ка, Ева, — сказала Джуд. — Хочешь, я притащу всех, кого смогу? Девчонкам иногда нужна хата, и кто сказал, что именно сейчас они не носятся, высунув язык, и не ищут хотя бы собачью будку?
Я пожала плечами.
Видать, для того, чтоб счастье было полным, пошёл снег. Может, он и был белым, да только те несколько секунд, пока летел от тучи к земле. А там он мгновенно становился или жёлтым или серым. Серым или чёрным было почти всё: стены домов, асфальт под ногами и пальто Джуд. Жёлтым было небо.
— Хотя, никто и не говорил, что это происходит именно сейчас, — тут же виновато добавила она, и заправила за ухо светлую прядь.
— Да уж, это точно, — я пыталась найти в носовом платке хоть пару сантиметров сухой ткани — и одновременно прикидывала, что мне делать дальше.
— Слушай-ка, Ева, — снова начала Джуд.
Я даже вздрогнула — надо же, оказывается, она ещё была здесь.