Хотя внедорожник даже был исправен, в роли водилы даже был не зелёный юнец, а представительный контрактник, телосложением смахивающий на квадрат. Мы даже ехали одни, а не в малоприятной компании киборгов из особого отдела — упавший магазин вполне мог для разнообразия подкинуть и такую сомнительную развлекаловку. Под днищем машины была дорога, блиставшая отсутствием фугасов, и в ночи нас даже не поджидали ни спланированные засады, ни чокнутые камикадзе-одиночки. Мало того, полчища комаров тоже испарились, словно по волшебству. Но тут, возможно, играло роль то, что попросту закончилось лето…
Я потихоньку перевела дух: хотелось надеяться, что упавший магазин исчерпал весь положенный заряд дерьма. Или этот заряд на наше счастье оказался слабоват. Мне ещё предстояло созерцать печальную джонсоновскую физиономию и слушать её унылые причитания, но это был бы самый радужный расклад.
Машина тормознула на какой-то улочке предместья. Сбоку темнело здание, где располагалась следственная часть, военная прокуратура и прочие малоприятные организации — вплоть до полиции безопасности. В Старом городе были уверены, что в подвалах этого дома отправляют на небеса кучу людей. На самом деле всё было не так чтоб уж очень страшно. По крайней мере, под шум включённых дизелей всё должно было казаться не таким уж страшным. Нет, я не хотела сказать, что в полиции безопасности служили белые и пушистые люди, про которых всего только распространяли нелепые сплетни. На самом деле я вообще ничего не хотела сказать. Где-где, но тут не стоило даже громко думать.
Мы как раз собрались вывалиться на тротуар, когда к машине подошёл кто-то ещё. Два пыльных конуса света от фар уходили вперёд, а сбоку не было видно ни черта, можно было только понять, что этих кого-то — двое.
Я поняла, что тут мы должны зацепить доктора, или всё-таки киборгов-особистов, или, в крайнем случае, какого-нибудь техника — недаром рядом стояла машина радиослежения.
Открылась дверца, тачка качнулась на рессорах, и появился доктор. Это была Адель.
Я оказалась как-то не готова к такому повороту. То есть, сто двадцать пять раз до этого, начиная с того дня, когда я вообразила подобную сцену впервые, я пыталась вообразить её снова, но всякий раз находились какие-то жутко неотложные мысли, которые требовалось обмозговать в первую очередь. И картинка тормозила в самом начале, словно кинолента, оборванная через пару минут после того, как в зале погас свет. Я не хотела по доброй воле смотреть кино под названием "Адель и мертвецы", и потому, как страус, совала голову в песок, и делала вид, что этого никогда не случится.
Точнее, я не хотела, чтоб она смотрела шоу под названием "Ева и всё остальное", где мне отводилась главная роль. Из меня вышел бы никуда не годный актёр — прежде всего потому, что меня абсолютно не устраивал зритель. "Смотри-ка, ты уже начинаешь привередничать", — раздался у меня в голове её голос.
Я сделала глубокий вдох — и приготовилась к разгребанию фекалий.
Мотор заурчал, и мы потрюхали дальше. Фары выхватывали из темноты задницу радиопеленгатора, похожего на фургон из морга.
Впереди какое-то время рывками дергались лучи света, словно два глиняных конуса, а по бокам местами выпрыгивали из темноты куски штакетников — и тут же исчезали. Мне казалось, что не мы едем вперёд, а всё, что может слинять, линяет, будто обжигаясь о мёртвый свет от нашей тачки.
Прямо передо мной маячил затылок Адель, но я могла только со всей силы сжать цевьё автомата — и пожалеть, что я не телепат.
Наконец, пеленгатор остановился, фары уткнулись ему в задницу, освещая заляпанный грязью номер. Мы прибыли. Вселенная могла разваливаться на части сколько угодно, но шоу должно было продолжаться.
Это снова оказалось предместье. Не знаю, в чём был фокус: возможно, те, кого взяли под колпак глушилки, наивно надеялись, что удалённость от центра собьёт нас с толку. Что ж, в таком случае не знаю, какого чёрта они не выкопали землянку в лесу и не начали заниматься всей этой галиматьёй там.
Из дома раздавались звуки, будто мы подвалили в самый разгар буйной вечеринки — ну, знаете, когда какой-нибудь придурок хватит лишнего и начинает крушить всё подряд — и мебель, и посуду, и головы людей, которые поначалу пытаются его утихомирить. Дом содрогался, раздавались вопли вперемежку с матом, звон битого стекла и сочные шлепки. Внутри кого-то много и хорошо били.
Окна кое-где зияли провалами высаженных стёкол, но рамы были на месте и на земле пока что не валялись лифчики пополам с трусами.
Я самовольно возглавила нашу импровизированную группу, справедливо полагая, что расшаркиваться перед Ярошевич будет кто-нибудь другой, а уж перед Адель… Её следовало демонстративно игнорировать.
И вряд ли следовало запускать туда первой.
Честно говоря, я бы не стала запускать её туда вообще, а оставила гулять на травке, и потом просто сунула бы на подпись всё необходимое.
Если бы это была не Адель. Точнее, если бы это была Адель без своего характера, и без манеры время от времени незаметно включать рога. И ещё если бы я сама могла нагло войти и сказать: "Эй, ребята, теперь я тут главный".
Внутри дома, который оказался одной большой комнатой, стоял какой-то крендель. Прямо посередине, как языческий идол на капище. Точнее, крендель висел на останках люстры, через которую были продеты наручники. Перекошенная люстра двумя рожками прочертила в побелке борозды и намертво влипла в потолок цоколями плафонов, словно зубчатыми розочками, наспех сделанными из пивных бутылок в запале мордобоя. Люстра смахивала на якорь. Я подумала было, что она вот-вот оторвётся, да и рухнет на пол вместе с этим пассажиром и всем его барахлом — как увидела, что она на совесть присобачена к вбитому в балку крюку. На такой крюк можно было подвесить бычью тушу — и тогда бы он не шелохнулся.
Сама комната походила на телефонную станцию. В моём городе недалеко от дома — когда-то не здесь и не сейчас — была такая станция. Вокруг росли тополя в два обхвата толщиной, в которых гнездилась всякая летучая дрянь, и землю под ними украшали белые кляксы птичьего помёта вперемежку с чёрными вороньими перьями. Окна первого этажа замазали извёсткой, чтоб с улицы не совали нос вездесущие мальчишки — именно поэтому нос туда совали все, кто мог забраться на подоконник и не боялся, что его поймают и надерут уши. Из-за тополей и каркающего воронья здание было похоже на дом с привидениями, к тому же кто-то додумался выстроить его из тёмно-красного кирпича. Конечно, в такое зловещее место не полез бы только ленивый.
Встав на цыпочки, выше закрашенных стёкол можно было увидеть много проводов, торчащих из огромных панелей. Панели были высотой во всю стену, и, наверное, здание было битком набито проводами. Что-то таинственно жужжало, мигали огоньки, и мы прилипали к стеклу просто так, без всякой цели. Непонятное манило сильнее всего — как игрушка, которая завораживает, словно новогодняя ёлка или крутящаяся юла. Мы стояли на подоконнике до упора, — пока в помещение кто-то не входил — или пока сзади не подскакивал охранник и не пытался влепить крапивой по голым ногам.
Такая же панель от пола до потолка была и в этом доме-комнате. Двое из полиции безопасности в чине рядовых как раз занимались тем, что крушили прикладами всё, до чего могли дотянуться. Видать, они задались целью превратить внутренности дома в пыль.
Крендель на люстре поднял башку. Похоже, это был тупой рефлекс — тело любопытствовало, кто пришёл. Оставшаяся лампочка начала описывать круги и вокруг заметались тени.
А Адель обогнула меня справа по дуге и вырвалась на передовые позиции.
Да, и крендель, и люстра явно видали лучшие времена. Рожа у него больше напоминала отбивную, ещё до того, как её посыпали перцем и кинули на сковороду.
Но это, чёрт подери, был ещё не её клиент. Адель была всего лишь второй на очереди после нас — да и то, полагаю, тогда ему уже не понадобились бы её услуги.