И ещё эрзац-кожа была дешёвой. Хотя такие туфли — да и Джуд тоже — не любили дождь.
На Эли, наверное, был халатик, но я видела лёгкое пальто, похожее на кленовый лист.
Она была, как танцовщица, вырезанная из чёрной бумаги, чью фигурку торговец силуэтами выставил на витрину своей лавки вместе с другими тенями.
Чёрно-жёлтый мир продавил реальность. Или я продавила её обратно, в чёрно-жёлтый мир — чтобы попытаться вернуть ту весну, пусть даже вместе с насморком и пустыми карманами. Я хотела вернуть себе Джуд…
— Привет, — оказалось, что Эли была уже рядом.
Всей моей конспирации настала хана.
— Ага, — сказала я, и тут же мне захотелось провалиться сквозь пол и лететь до самого подвала.
Да уж, стоило тренироваться до посинения, чтобы из всего словарного запаса выудить слово из трёх букв! Хуже могло быть только, если бы этим словом оказалось что-то поядрёнее.
— Ага — это значит: "привет и тебе, о бледнолицый брат мой"? — она засмеялась и ещё раз покачалась на каблуке, сосредоточенно глядя в потолок.
— Да. Прости, — я не поняла ни черта, что она хотела сказать — отупение принимало какой-то угрожающий размах. Можно было радоваться только тому, что общение с Аделью не прошло даром.
— Так идём? — спросила Эли — и сама взяла меня под руку.
Я мечтала, чтоб чёртова лампочка в сетке, наконец, перегорела — и исчез бы свет, который ощутимо пах старыми газетами. Я хотела любой ценой вырваться из этого мира ветхой чёрно-жёлтой фотографии — только на этот раз вырваться оттуда вдвоём.
Чёрно-желтый мир не мог закончиться чем-то приятным. Он по определению был всего лишь помойкой. Но мы с ней шли вперёд, туда, к брусчатке и крышам, к городу, где существовало что-то иное.
Когда-то я никого не пускала в свою жизнь. Кроме Джуд.
Если бы она захотела в неё войти.
Сейчас я загнала бы её туда пинками. Джуд была где-то далеко — но я не собиралась снова тянуть кота за яйца и отказываться от второго шанса.
КПП мы миновали под молчаливое одобрение наряда. Всё, теперь можно было гарантированно сказать, что по возвращении меня ожидает куча вопросов, головомойка, промывка мозгов и, как закономерный итог, расстрел на месте.
С вопросами не подвалит только ленивый, головомойка под кодовым названием "волшебный пендель" прилетит от Берц, промывку верхней чакры возьмут на себя особисты. А потом на сцене по всем законам жанра просто обязан появиться полковник Вудстоун собственной персоной. За неимением всей этой череды событий я с полной уверенностью имела право считать, что это дурацкий сон.
На улице вечерело. Старый город остывал — медленно, как чайник, накрытый ватной куклой. Тепло волнами шло от стен домов, от мостовой, оно затаилось в узких улицах и надеялось прятаться там до рассвета.
Навстречу нам изредка попадались горожане, которые шли приятно провести вечерок в пивной. Эли по-прежнему держалась за мой локоть. Я чуяла её тонкую руку — и чуяла, что все до единого встречные видели, как она держится за мой локоть. Заходящее солнце золотило шпили, кое-где ещё летели какие-то остатки пуха, а я шла по главной улице Старого города, и под руку меня держала самая красивая девушка на свете…
— Куда мы идём? — с любопытством спросила она. — В эту твою кофейню?
— Думаю, да, — конечно, для начала я хотела погулять с ней, и погулять как можно дольше, но, раз уж она упомянула про кофейню, не оставалось ничего другого, как согласиться.
— Может, расскажешь что-нибудь? — сказала Эли.
Вся моя бравада испарилась за пару секунд. Кажется, я даже слегка пригнулась, словно надеялась стать менее заметной, — потому что я понятия не имела, что ей можно рассказать.
Чёрт подери, я не умела травить нормальные человеческие байки и не помнила ни одного анекдота. И ещё я до смерти боялась облажаться.
— Например? — осторожно спросила я.
— Даже не знаю, — она задумчиво навертела на палец прядь волос и сунула кончик в рот. — Что-нибудь интересное, Ева. Полагаю, уж у тебя-то в жизни должно быть полным-полно интересного.
Я похолодела. По ходу пьесы, разговор выруливал как раз туда, куда я больше всего боялась — и о чём меня и предупреждала Берц со своей грёбаной прозорливостью.
— Да брось, — мрачно сказала я. — Что у меня может быть интересного.
— Ну, — Эли задумалась. — Что-то ведь побудило тебя попасть туда, куда ты попала?
Я помолчала. То, что побудило меня попасть сюда, носило имя "господин Шэдоу", — правда, ей не обязательно было об этом знать.
— Например, патриотизм, — продолжала она, как ни в чём не бывало. — Ведь это прекрасно! Не важно, что именно ты делаешь — важно, что ты делаешь это для блага государства в целом и национал-монархизма в частности.
— Не важно, — подтвердила я, как попугай.
— Или романтика, — Эли уже неслась дальше. — Не важно, какое чувство способствовало тому, что теперь ты служишь во внутренних войсках. Мне говорили, что это ребячество…
— Кто говорил? — брякнула я.
— Друзья. Родители, — сказала она. — Но, даже если и так — что с того? Скажи, разве всё это становится менее романтичным?
Не знаю, что было романтичного в том, чтобы просто делать то, что умеешь, и при этом делать это хорошо, не вынося себе и людям мозг. Кроме того, я не видела никакой романтики в том, где был мой большой козырный интерес — в виде вполне осязаемого банковского счёта.
Видать, я как-то не так понимала слово "романтика". Для меня это были открытки с ангелочками, кружева, ленточки и вот эта самая прогулка.
Впрочем, похоже, романтикой каждый называл не то, чего видел в жизни вагон и маленькую тележку, а совсем наоборот. В её жизни были и открытки, и цветы — были, наверняка, и рождественские ёлки каждый год, и снежные фонари, и какао в постель в день рождения, и прогулки по саду под луной под пение соловья. Она лезла во всю эту кашу, которая творилась в нашей части, затем, чтоб получить то, чего у неё не было раньше. Она могла себе это позволить. Ей надо было заботиться о маникюре, одежде, внешности — и об ощущениях, которые она хотела словить в этой жизни, они были сродни кайфу от наркоты, изменяющей реальность, — но никак не о счёте в нейтральном банке.
Честно, мне было почти всё равно. Каждый выбирал для себя, и никто не был виноват в том, что ей повезло заполучить в папаши полковника, а мне не повезло выколачивать наличку в грязных подворотнях мегаполиса. В этом мире всегда кто-то выигрывал, а кто-то в этот же самый момент валялся на заплёванном полу и готовился сдохнуть.
— Да, наверное, это романтично, — наконец, сказала я. Мне на хрен не упёрлось спорить с ней — я получала своё удовольствие, и ничто не должно было этому мешать. В том числе и разговоры на темы, от которых она была далека, как земля от неба.
— Ну, Ева! — Эли надулась. — Так нечестно. Ты просто соглашаешься и всё. Ни за что не поверю, что тебе так уж нечего рассказать.
О, да, конечно. У меня было что рассказать. Массу неудобоваримых историй, которые, ручаюсь, не очень-то вязались с её представлением о романтике.
— Ну, не то, чтобы я была совсем уж зануда, — сказала я.
— Но выглядеть ты начинаешь, как зануда, — упрямо подначила она.
— Я просто не знаю, о чём бы нам поговорить, — я решила быть честной. Почти. — Ничего, если я признаюсь, что растерялась?
— А почему ты растерялась? — с любопытством спросила Эли.
— Потому что я всегда теряюсь в обществе красивой девушки, — это даже была правда.
— Ну, Ева! — снова сказала она и покраснела.
— И - потом, откуда я знаю: может, у тебя тоже есть какие-нибудь правила? — я вспомнила все правила, которые нагло вломились в мою жизнь за последнее время.
— Что значит — тоже? — удивилась Эли.
— Ничего не значит, — успокоила я, ругая себя на все корки. — Просто слово, от балды. Скажи, как и о чём ты хотела бы поболтать. Или, наоборот, не хотела бы.
Кто-нибудь другой тут же заметил бы, что ничего не бывает просто так. И я даже знала, кем бы мог быть этот другой. Но она не заметила.