— Кажется, скрипка? — спросила Эли.
— Наверное, — равнодушно согласилась я.
Она заткнулась. Не знаю, но, по-моему, только дурак бы не понял, что что-то не срослось и не склеилось. И мне было уже наплевать.
Она снова держала меня под руку, а другой рукой касалась тёплых стен. Было ещё одно "тогда", в котором это делала Джуд. И теперь прошлое-помойка, которое я за каким-то хреном так старалась вернуть, со всей дури приложило меня мордой о землю.
Звуки скрипки плыли вверх, к закату, они накатывали волнами, как вода на прибрежный песок, и вся эта канитель была золотисто-коричневого тёплого цвета — и песок, и волны, и закатное небо. И стена кафедрального собора, которая выросла невдалеке. Мне показалось, что я чувствую запах сырого кирпича, нагретого солнцем — но это была всего лишь иллюзия.
Я не могла вернуть то самое "тогда", в котором пахло этим тёплым кирпичом, как бы ни хотела.
Я не могла вернуть даже прошедший день, — в котором я сделала бы всё, чтобы теперешнее "сейчас" было другим.
— Зайдём? — спросила Эли.
Я побежала бы туда бегом — да только в этот раз меня там ничего не ждало.
— Пожалуй, — всё-таки ответила я.
— Ты ведь не думаешь, что я страшный безбожник? — зачем-то сказала она.
— Не думаю, — если честно, мне было без разницы.
— Ты странно выглядишь, — всё-таки отметила Эли. — Похоже, я не ошибусь, если предположу, что безбожник — ты?
— Почему? — тупо спросила я.
— Скажем так: видно, что ты не веришь, — авторитетно заявила она.
Что ж, я не верила, в этом Эли была совершенно права. Не верила в машину времени, в космических пришельцев, в чудо — и в то, что можно вернуться хотя бы на полдня назад.
В соборе было пусто и тихо. На отполированной скамье лежал маленький коричневый молитвенник. Мне захотелось схватить его и шваркнуть в витражное окно, рассадив стекло на тысячу разноцветных кусков…
— Похоже, молитвенник? — сказала Эли. Эли Вудстоун, чёрт бы её подрал.
— Похоже, — согласилась я.
— Должно быть, забыл кто-то? — равнодушно предположила она.
— Должно быть, — я говорила всю эту лажу, словно заводной робот из магазина игрушек.
Маленький коричневый молитвенник, такого же тёплого цвета, как деревянные скамьи для прихожан. Я всегда ожидала, что под пальцами он окажется гладким, как дубовая скамья — а он на самом деле был чуть шершавым и слегка тёплым. Ещё хранящим, видать, тепло руки женщины с прозвищем Ад.
Даже сейчас.
— Зачем он тебе? — удивилась… чёрт возьми, Эли, её зовут Эли. Оказывается.
— Просто так, — ответила я. — Не парься.
И тут же я снова забыла, как её зовут. Таким манером в самом ближайшем будущем я рисковала запросто забыть и своё собственное имя, а потом под фанфары загреметь в комнату с мягкими стенами.
"Эли, Ковальчик, просто Э-ли. Её зовут Эли Вудстоун, и ты ещё вчера больше всего на свете хотела пройтись с ней под ручку по главной улице, или нет?"
— Вчера хотела, — вслух сказала я.
— Что? — переспросила она. — Хотела что?
— Не что, — пояснила я. — А когда. Вчера.
Совсем рядом были её глаза, такие большие и синие, словно она закапывала туда чернила, честное слово. Никогда и ни у кого я не видела таких глазищ. И сейчас в них плескалось непонимание, словно она была святым отцом, который шел себе своей дорогой, размышляя о тщете всего сущего — и вдруг неожиданно вляпался в навозную кучу.
Но мне было уже насрать, что там происходило с этими её глазищами. Вчера было вчера, а завтра будет завтра. А сегодня и сейчас мне до одури хотелось взять этот молитвенник, — и увидеть там сложенную вдвое записку на бумаге в фиолетовую клеточку…
Хотя это был совершенно другой молитвенник, неизвестно кем забытый тут после вечерней мессы…
— Ни за что не поверю в твою набожность, — весело сказала Эли.
— Ладно, — согласилась я. — Не верь.
— Ты так быстро сдаёшься? — прищурилась она.
— Ага, — подтвердила я.
Мне было уже по барабану, что говорить, как говорить, сдаюсь я, не сдаюсь, нравлюсь ли ей, либо она просто проводит время, которое растянулось, как карамель, в этом расплавленном летним солнцем городе.
Мне больше всего на свете хотелось, чтобы произошло чудо.
Сзади скрипнула дверь. На пороге стояла девочка со скрипичным футляром в руках и в платье в большой белый горох. Она увидела нас и попятилась.
Когда-то мне тоже было тринадцать лет. И у меня тоже было платье в горох, только горошины были немного поменьше. У меня даже была скрипка. Только я никогда не носила очков.
Зато очки были у докторши.
А молитвенник был у нас один на двоих, и, наверное, Бог, сидя где-то там, на облаках, укоризненно качал головой всякий раз, как только мы снова использовали этот молитвенник в качестве почтового ящика.
А девочка в платье в горошек шла по проходу к нам, и я понимала, что это её молитвенник, и что чуда не будет, — потому что дуракам вроде меня не полагается никаких проклятых чудес.
— Это твоё, дорогая? — в голосе Эли было столько сахара… Мне показалось, что теперь долго не смогу раскрыть рот, словно сдуру попыталась прожевать огромный кусок пчелиных сот, полных мёда, и воск намертво залепил мне всю челюсть.
— Нет, — девочка остановилась и прищурилась. Похоже, очки ей не очень-то помогали.
— Нет? — удивилась Эли. — А чей же?
— Не знаю, — тихо сказала девочка. — До свидания.
Эли промолчала.
— До свидания, — сказала я.
Эли посмотрела на меня так, словно я начала срывать с себя одежду.
— Ну, давай, скажи: "Ты умеешь быть вежливой", — подначила я.
— О, да, — она засмеялась. — Несомненно.
Она просто засмеялась. Просто. Ну, конечно, не так, как ржали мы с Джонсон, заставляя оконные стёкла опасно дрожать. Но это и не были ветряные колокольчики, или что там ещё — никакая эта романтическая розовая чушь, которая накрыла меня вчера, словно я от души затянулась сигаретой с травой.
— Однако, да. Я умею быть вежливой, — надо было завязывать с этой канителью. Я подала ей руку.
— Может, почитаешь на ночь? — саркастически сказала она.
— Полагаешь, надо? — осведомилась я.
— Моим королевским приказом просто таки велю, — где-то там, глубоко у неё в мозгах, судя по всему, уже завертелся червячок, который шептал "что-то не то", но она по инерции ещё продолжала шутить.
Что именно "не то", не могла до конца понять даже я.
Куда там было додуматься червячку, который жил на задворках мозгов этой девочки, похожей на фарфоровую куколку… очень красивую, наверное, фарфоровую куколку.
Если бы не одно это слово — наверное…
Ведь вчера — это было вчера.
А сегодня и сейчас я вспомнила, что на дух не переносила фарфоровых кукол. И ни разу не подходила поближе к лотку торговца тенями.
Ведь я мечтала о собаке и о снежном шаре.
— Полагаю, надо, — сказала Эли и протянула мне злополучный молитвенник.
— Ты хочешь заставить меня поучаствовать в краже? — осведомилась я.
— Почему бы и нет? — она подмигнула. — Зато твои шансы на спасение души значительно увеличатся. Ни за что не поверю, если ты скажешь, что у тебя в роте целая куча Библий и всякого такого.
— На кой чёрт мне нужна куча Библий? — поинтересовалась я.
— Хотя бы затем, чтобы не чертыхаться в церкви, Ева, — строго сказала она.
— У меня было… всё, что надо, — сказала я.
Тишина стояла такая, что, казалось, урони я булавку, она грохнулась бы на пол, как хорошее бревно. Девочка со скрипкой оставила дверь приоткрытой, и оттуда падал луч света, оранжевый, словно апельсин. Он падал на скамьи, и они светились, а мне казалось, ещё чуть-чуть — и на них выступит смола… если, конечно, она могла выступить из дерева, из которого их когда-то сделали.
— Было? — спросила Эли — видать, просто для того, чтобы не молчать и спросить хоть что-нибудь.
— Было, — сказала я и положила молитвенник ровнее. Будто тому, кто хоть когда-нибудь притащится за ним, было жутко важно, чтоб он лежал ровно, как учебник перед отличником.