Ровно-ровно, прямо-таки по линеечке…
Из-под коричневой обложки высовывался краешек какой-то бумажки. Или записки. Или не знаю, чего, с фиолетовыми клеточками, и моё сердце остановилось, а потом галопом понеслось вперёд, словно необъезженный скакун.
— Есть, — поправилась я и спрятала молитвенник в карман.
Эли вопросительно глядела на меня снизу вверх. Такая маленькая, хрупкая, и, наверное, красивая.
Наверное.
Ядрёный корень, я больше не хотела думать ничего из серии "наверное". Все эти "наверное" выбрали свой лимит на тучу времени вперёд. А на тему "нет" я подумала только что, и на это не потребовалось так уж много времени.
Зато я хотела размышлять на тему "да" — да, мне страшно хотелось вытащить записку и потрогать буквы пальцем, чтобы убедиться, что это не мираж, а ещё больше всего на свете мне хотелось прочесть маленькие милые каракульки, выведенные фиолетовыми чернилами. Хотя я и так знала эти слова наизусть.
"Спокойной ночи", — писала Адель. Я повернулась к Эли, мысленно умоляя её заткнуться и не говорить больше ничего. До меня вдруг резко дошло, что, если она произнесёт ещё хоть слово про этот молитвенник, я заору, будто меня режут на куски.
— У меня есть всё, что надо, — сказала я.
Глава 11
— Ну-ка, дочка, — бодро сказала Берц, — подь сюды.
Под головой у Берц была подушка, поставленная на попа, а на груди стояла эмалированная утка, с успехом игравшая роль пепельницы.
Я осторожно приблизилась, тормознув метра за два, потому что совершенно справедливо опасалась схлопотать промеж рогов. И это был бы точно не кулак, а что-нибудь похлеще. Честно говоря, я боялась получить в лоб чем угодно, от пузырька и до утки включительно.
— И как оно? — ехидно спросила Берц, со вкусом затянувшись. В палате запахло вишней.
— Вечер хороший, госпожа лейтенант. Тепло, — невинно сказала я, позабыв, что лейтенанта лучше засунуть куда подальше. Однако Берц сдержалась.
— Хороший, Ковальчик. Был бы. Если б ты варежку не разевала на кого ни попадя, а слушала, что тебе говорят, — проворчала она.
— Я на слух не жалуюсь, госпожа Берц, — весело сказала я — и пальцем погладила коричневую книжечку в своём кармане.
— Ушами слушала, а не жопой, — с чувством добавила она.
— Жопой тоже удобно. Не слышишь половину. А то матюгаться моду взяли, невозможно прямо, — невозмутимо сказала я.
— Прочистку слуховых аппаратов — с мозгами заодно — позже обсудим, будь спокойна, — мрачно пообещала Берц. — Ну так, как оно?
— Да никак, — с неожиданным облегчением сказала я. Точно мне позарез требовалось вывалить это кому угодно, и чем быстрей, тем лучше. А тут подвернулся случай в лице Берц, хотя сейчас она запросто могла составить конкуренцию рою разъярённых пчёл.
Но мне было всё равно. Я готова была подскочить и в порыве чувств чмокнуть её в макушку — правда, подозреваю, за такую вольность она вколотила бы меня в пол по самое не балуйся.
"Наплевать", — подумала я с философским спокойствием. Она могла смотреть на меня, словно огнедышащий дракон, она могла запустить в меня первым из того, что попалось бы под руку. Но молитвенник так и остался бы лежать в моём кармане — вместе с запиской в фиолетовую клеточку.
— Что ж так? — с иронией спросила Берц. — Поди, рожей не вышла? Для полковничьей-то дочки?
Странное дело: минуту назад она готовилась порвать меня в клочки, а потом потоптаться на них для верности. Сейчас в её иронии сквозила даже какая-то обида.
— Нет, госпожа Берц, — ответила я. — По ходу дела, она рожей не вышла.
— Да ты гурман, Ковальчик! — слегка удивилась Берц. — А что так, если не секрет? Просвети старуху.
— Фуфел это — полковничьи дочки, — со знанием дела сказала я, словно только тем и занималась, что проводила экспертизу родственников всего офицерского состава оптом, включая четвероюродных сестёр и прабабушек, мирно почивших на кладбище.
У Берц стало такое лицо, словно она еле сдерживалась, чтоб не покрутить головой.
— Или молодость бурную светанула? — с пониманием сказала она тоном ниже. — Барышня-то чистенькая больно.
Я хмыкнула. Судя по всему, не факт, что такие байки произвели бы на Эли Вудстоун эффект разорвавшейся бомбы или дамы, громко испортившей воздух на приёме. Я вполне себе думала, что с её приморочками на романтике я могла бы гордо выпятить грудь, вывалить ей всё, что можно, и иметь в итоге сокрушительный успех. Особенно обладая подвешенным как надо языком. Если бы не было этого "но", которое, оказалось, засело у меня в голове, словно навязчивая идея.
Я даже выяснила, чем было это "но": мне нужен был смысл и правила, а всё остальное могло катиться куда подальше.
— Что зубы скалишь? — спросила Берц и выкинула докуренный до фильтра бычок в утку. Раздался звон.
— Не мне, помойке, чета, — закончила я фразу и улыбнулась во всю челюсть.
Берц поразмыслила, водя по губам жёлтым от никотина пальцем.
— Да и хрен бы с ней, — оптимистично сказала она.
— С помойкой? — спросила я с невинным видом.
— Мастер ты нёбо языком чесать, как я погляжу, — устало сказала Берц. — Проваливай, что ли, Ковальчик, а то точно схлопочешь. Не за полковничиху, так за зубоскальство.
— Куда проваливать-то? — простодушно спросила я.
— Куда-куда… Попой чистить провода! — тут же рассвирепела она.
— Так точно, госпожа лейтенант! — выпалила я уже по дороге в коридор.
О дверной косяк с жестяным звоном радостно грянулась утка, рассыпая на лету пепел и окурки.
— Лейтенанта в жопу засунь, мать твою! — донеслось до меня, и дверь захлопнулась.
Всё так же гудела под потолком полудохлая лампочка — судя по всему, родственница той самой лампочки из коридора, где была Дверь В Лето, и где я отиралась добрых полдня. Только теперь я точно знала, что эта Дверь оказалась на деле голимой заманухой.
Я непонятно за каким чёртом ломилась в неё, расшибая башку о бетонную стену — хотя на самом деле передо мной не было двери. Не было даже стены. Зато имелся целый мир.
Я стояла здесь и сейчас, всего-то менее чем через сутки, слушала то же самое жужжание лампочки — и не могла понять, какой дьявол заставил меня гнаться за иллюзией, которая — теперь я знала — на деле не упёрлась в хрен. Нельзя сказать, что она не стоила ломаного гроша: возможно, она стоила гораздо больше, да вот только платить за неё суждено было не мне.
И ещё я знала, что чудеса всё-таки бывают. Даже для таких дураков, как я.
И мне хотелось петь — от того, что я поняла всё вовремя.
В кармане у меня лежал молитвенник: я извлекла записку, прочла это её милое "Доброй ночи" — и пальцем повозила по шершавым чернильным буквам. "Я никогда не смогу забыть… Я смогу только забить", — когда-то сказала Адель. А я шла тогда — и мечтала попасть под машину или получить пулю в лоб от какого-нибудь очередного народного мстителя. Видать, этим вечером она тоже смогла забить. И спасла меня, сама того не зная…
…Ведь обламываться — это больно…
И ещё мне почему-то показалось, что она всё-таки сможет — забыть…
Передо мной снова маячила дверь. На этот раз самая обычная дверь, за которой была комнатка с двумя окнами, альбом-монстр, может быть, ещё чайник с красной надписью и столовские стаканы. И совершенно точно была Доктор Ад.
— Как твоё свидание с Эли Вудстоун? — конечно, тут же спросила Адель.
— Она милая, — храбро сказала я и посмотрела ей прямо в глаза. — И всё. Конец истории.
— Хорошо погуляли? — невинно поинтересовалась она.
— Наверное, — я даже не знала, как ответить, да или нет.
Что она хотела услышать, чёрт подери?! Что я — тупая дура, которая повелась на замануху, как овечка, на верёвочке идущая за миражом? Что мираж, в отличие от обычных миражей, существовал на самом деле — да вот только мне теперь почему-то было нужно совершенно другое?