— Все мои тут. Бабушка Мария. Соседка — тетка Матрена. Так наших и не дождалась, сердечная. Братик мой Ивасик. Его мамаша-тетка родила, когда вернулись мы. А он и годочка не прожил. Глаза у Ивасика синие были. Как бусины эти… Видишь, в саму маковку легли. А то у него крестик один. И на эти две могилки цветов надо. Тут деда Еремея и бабушки Силантьевны прах. Не говорила разве? Их на печках хворых спалили, когда угоняли всех… На кладбище сколько всякого переслучалось. Особо в первую осень. Как война пришла и ничейные мы стали. Между немцами и партизанами. Люди добро, что получше, на кладбище прятать наладились. Иные и зерно закапывали… К ночи из деревни глядишь — огоньки на погосте дрожат. Свечечки… Думали, немцы на кладбище чужое не пойдут. Так они впрямь не сразу своих там хоронить стали.
— Не понимаю, — удивился Сергей, — зачем зерно на кладбище закапывать?! И вещи? Когда лес вокруг… В лесу же удобнее.
— Кто из леса шел, немцы без разговоров стреляли, — объяснила Медуница. — Раз из леса — значит, с партизанами якшаешься. А кладбище как на виду. Туда родненьких проведать ходят. Это и немцу понятно. Оттого там добро и прятали. Ну и партизанам кто помогал, как бабушка Мария, тоже на кладбище ходить стали. Еду носили, про то, какие немцы в деревне стоят, рассказывали. До зимы, как говорила я, немцы проходящие были. Непостоянные. В деревне мало кого в лицо запоминали. А что партизаны под носом их в открытую на кладбище за едой ходят, немцы и подумать не могли. Днем и не страшно будто. Бывало, бабушка с лесным человеком у могилки на скамеечке присядет, беседуют тихо. Рядом я играю. Свои домики строю. Вот прикиньте. Тут, скажем, мы. А вон, как до полдвора нашего, — дорога мимо кладбища. По ней немцы кухню свою везут. Гомонят. Сытые. К ночи хуже куда. Сама я вроде подросла чуток, а боязливой стала — не сравнить. Бабушку на шаг отпустить боюсь. Как прилипшая. Что делать? Бабушка Мария меня и брала везде… К вечеру, скажем, еду на кладбище нести надо. Чтоб не видал никто. Хорошо, когда тучи луну не застят… Кресты из железа под луной голубым отливают. Красивые… А как без луны раз пошли. В хмурость. Во натерпелась я тогда. Не видать ничего. Зябко. Руками за юбку бабушкину уцепилась, как иду, сама не знаю. По запаху да бугоркам вроде кладбище началось. Вдруг вижу — шевелится кто-то. Бабушка моя встала. Обе в землю уперлись. И тот застыл. Стоим и не дышим уж вроде. Потом бабушка попятилась, попятилась, меня за собой потихоньку повела. В обход пошли… А он так и не шевельнулся боле, покуда тьма его не съела.
— А кто это был? — спросил жадный до подробностей Шашапал.
— Верно, тот, кто добро свое прятал, — рассудила Елена, выкладывая из рубиновых блесток пятиконечную звезду на одной из могил. — Хорошо у него теперь. Глянь, — кивнула Медуница Нику на выложенную звездочку.
— У кого? — нахмурился Ник.
— У партизана, с горлом перерубленным. Видишь, как вышло все, — Медуница обняла ладонями голову. — Немцы проходящие про кладбище не дознались ничего. А мародеры там лиходейничали хуже некуда.
— Но мародеры — это же немцы? — недоумевал Ник.
— Нет. То не немцы учинили. А мародеры, — настаивала на своем Медуница.
— Ты что-то путаешь, — попытался разобраться Шашапал. — Мародерами называются солдаты армии-поработительницы. Те, что грабят мирное население завоеванной страны. Как это делали немцы-оккупанты.
— Не знаю, как там что называется, — немного переждав, отвечала Медуница, — но грабили могилы и партизана убили мародеры. Самые что ни на есть разбойники, по-нашему. Одного мне бабушка Мария сама показала. Репейником прозывался. Руки до земли. А лицо, как свекла, морозом хваченная. На голове — щетина звериная. Пучками по всему лицу проросла. Глаз лютый, с косинкой. Бабушка Мария говорила, что до войны мужик этот кабанчиков колол и на бойне ошивался. На кладбище, могилы копал… А когда стали люди прятать всякое добро, то такие, как Репейник, наживаться на бедах порешили. Хоронились на кладбище да караулили, когда чего кто зароет. Потом отрывали и уносили. Если кто еду для партизан оставлял, тоже тащили… Церковь у нас старинная. При ней издавна склепы находились. Так вот, мародеры все там переворошили и в склепах пережидали, чтобы добычу выслеживать. Перед снегами. Не приморозило еще… Дожди, ну все как есть размыли, расквасили. На кладбище глина болота хуже. Вживую засасывает. Бурчит, хлюпает. Скользкая, как кишки свиные… От деревни нашей недалеко у немцев с партизанами перепалка вышла. Немцев много шло. С пулеметами. Побили они партизан. Партизаны, которые живыми остались, через кладбище уходили. И одного раненого на кладбище оставили, в склепе. При нем пушку короткую. Вся пушка — дуло одно. А тяжелая, как Васек сказывал.