Нырнув под причудливый свод из задов, спин и щек, Иг напоролся на скептический взгляд хмурой женщины, курившей набивную папиросу.
— И что ты здесь потерял? — выпустив несколько замысловатых колец, хрипловато спросила женщина.
— Ничего, — с вызовом ответил Иг. — Мне нужна Елена Синицына.
— Елена Синицына? — переспросила хмурая незнакомка. — А кто ты ей?
— Я — Иг.
— Что это за дурацкое имя, Иг? — саркастически подняла правую бровь женщина.
— Почему это дурацкое? — обиделся Иг. — Иг — значит Игорь.
— Так бы и представлялся, — усмехнулась женщина. — Сейчас вызову твою прекрасную Елену, но сначала докурю.
— Спасибо, — с подчеркнутой корректностью поклонился Иг.
— Умеешь перестраиваться. Похвально. Похвально, — подытожила незнакомка, затушила папиросу, плавно поднялась, ушла из-под тенистого свода.
В дальнем верхнем углу убежища Иг разглядел гипсовую сосульку, схожую с носом Буратино. Вознамерился было исследовать нос-сосульку, но тут появилась Медуница.
В белом длиннополом халате с закатанными рукавами, грязноватом фартуке и марлевой косынке на голове.
— Случилось что?
— Ничего не случилось, — заулыбался Иг. — Решил тебя проведать. Ты же приглашала… От ребят тебе примет, — закончил он, глупо краснея.
— Господи, а я так напугалась, — облегченно вздыхая, призналась Елена.
— У тебя порядок? — спросил Иг.
— Порядок.
— А то письмо?
— Письмо от отца пришло. Он не знает еще, что я читать умею, и написал Веронике Галактионовне. Оказывается, отец с новой женой тоже разошелся. Завербовался в геологическую экспедицию на Север. Пишет, что скоро у него деньги немалые будут, и он станет нам высылать. А уж как вернется, то и насовсем меня к себе возьмет. Не буду я больше неприкаянной… Видишь, хорошо как?
— Хорошо, — с охотой согласился Иг.
— И тетушка воспрянула. У нее врач другой с понедельника. Этот новый врач велит ей побольше моркови сырой есть и печенки. Печенку где достать?.. Зато морковь мне тутошние женщины несут. Ты не думай, что от больных, казенную. Упаси бог. Все свою отдают. Наталья Кузьминична, кастелянша Вера Леонидовна, Маша Полозова из хирургического, Варя, Лена, Галя. Это наши из пищеблока. По две моркови в день Виктории Галактионовне выходит. А в них знаешь сколько витаминов всяких. У тети Лены девочка — полтора годика, корью болеет. Я две ночи у нее была. Приглядеть-то надо. Тетя Лена уж сколько времени по полторы да по две смены работает. Мужа на последнем месяце войны убили. Одна как есть. А муж у нее на фотографии молоденький-молоденький. Раньше здесь госпиталь был. Они и познакомились… Я-то корью болела уже. Ты не думай… Все про себя толкую. А у вас как? С новой…. этой… С мачехой?
— Нормально, — стараясь не глядеть в глаза Елены, ответил Иг. — Сергей Щаве кое-что поштефкать позавчера притаранил. Жалко Щаву как-никак. Один он совсем. Щава враз все смолотил, а потом опять на весь двор орать стал, грозиться, что Мотя придет и всех прирежет.
— А про Мотю так и не знает никто? — спросила Елена.
— Болтают разное. А Щаву Огольчиха вчера на Даниловском рынке видела. Побирается.
— Значит, Акима надолго посадили?
— Кирилл Игнатьев сказал, что не меньше, чем на десять лет.
— Как же Щава будет?
— Не знаю. Ник все время к тетке Стеше уехать хочет. В леса свои проклятые.
— С мачехой у него не выходит, значит?
— Да она вроде нас не трогает. А Ника и подавно… Но он с ней как глухонемой. Даже не ест, если она за столом.
— Они уж совсем к вам переехали?
— Вчера последние вещи отец перевез. Перегородку делать взялся. Иринка совсем освоилась. Я с ней как-то один остался. Взял веник новый и бороду себе присобачил. Плащ отцовский резиновый напялил. В общем, Карабас-Барабас получился. Возились, носились мы с ней часа два. Она шухарная. Целый день хохотать может. Потом Ник пришел и… Слушай… — Иг вдруг оглянулся, заговорил шепотом, как о запретном. — Мне сон приснился…
— Про что? — напряглась Медуница.
— Мне мама приснилась. Мы с Ником в кроватях лежим, а она входит. А мы как примороженные. Двинуться, пошевелиться боимся. Мама глядит жалостно-жалостно. Как будто обидела нас несправедливо. Хочет что-то сказать, а у нее не получается. Подошла поближе. И вместо слов, как мне показалось, решила обнять нас. А я смотрю — у нее рук нет. Нет рук и все. Тогда она на фотографию глянула, где они с отцом до войны еще… Смеются. И тут я проснулся…