— Давай, — согласился Иг.
— Илья Ильич и Маринка в конце лета у нас в лечебнице появились. Правильно?
— Правильно. В августе, — подтвердил Иг. — Тетка наша их привела. Илья Ильич где-то разломанную детскую гармошку подобрал. Починил, склеил и так играл задушевно на ней. И в тоже время — смешно. Они сначала в кладовке жили, куда раньше старые матрасы складывали. Тетка сразу к ним прикипела. Подружкам своим да врачам внушала, что дед с внучкой «горемыки-сироты разнесчастные» и обижать их «тяжкий грех». А нас с Игом в первую очередь песочить принялась. Только суньтесь к ним с разбойством, говорит, живого места на вас не оставлю. Хотя пальцем нас не трогала никогда.
— Что, у того старика кто-то умер? — решил уточнить Шашапал.
— С чего ты взял? — удивился Ник.
— Ну а как же? — неуверенно промямлил Шашапал. — Раз горемыки-сиротки…
Медуница только плечами пожала.
— Ладно. Сейчас объяснить попробую, — пообещал Ник. — Помните, я вам говорил, что рядом с нашей лечебницей большой госпиталь располагался? Для старшего офицерского состава. Помните?
— Я помню, — подтвердил Сергей.
— Так вот… В тот госпиталь приехал один хирург. Еще мы с Игом до тетки не добрались, а хирург уже приехал. И стал делать операции, которые у других не получались. А старшей операционной сестрой у этого хирурга работала мать Маринки. Она была дочерью Ильи Ильича. Запомнили?
— Запомнили, — охотно кивнул Шашапал.
— Без матери Маринки хирург не делал ни одной операции. Такая нужная ему она была помощница. Нам про это Илья Ильич много раз рассказывал. Все так, Иг?
— Все так. Его дочь Евгенией Ильиничной звали. Я вспомнил, — подсказал Иг.
— Правильно! — обрадовался Ник. — Евгения Ильинична. Они до войны в Ленинграде жили. Илья Ильич работал настройщиком роялей и пианино. Еще Евгения Ильинична родилась с больным сердцем. Она из-за этого и врачом стать не смогла. Хотя очень хотела. Раз врачом не получилось, стала сестрой операционной. Про сердце ее слабое никто не знал, кроме Ильи Ильича. Слушайте дальше. Теперь очень важное пойдет. Когда они все в госпиталь приехали, Евгению Ильиничну с семьей хотели в городе поселить. Но хирург сказал начальнику госпиталя — ни за что! — Евгения Ильинична ему все время при операциях нужна была. И потребовал ее поблизости устроить. И чтобы хорошо… Тогда начальник госпиталя вызвал к себе Степана Николаевича и так на него набросился, что тот Евгению Ильиничну, Илью Ильича, Маринку и Анюту сразу к себе в дом поселил.
— А кто такой Степан Николаевич? — спросил насторожившийся Шашапал.
— Степан Николаевич был в госпитале интендантом, завхозом. Вдобавок за склады отвечал, что на территории госпиталя, в лесу, в спецзоне размещались. В самом углу за складами маленький ельник, а потом роща березовая. Там дом Степана Николаевича стоял. Здоровущий. Да амбар рядом, из тех еще «камешков». В амбаре том как раз…
— Погоди! — резко осадил брата Ник. — Лупишь без остановки. Шашапала, между прочим, не было, когда мы про Степана Николаевича первый раз говорили. Да и ребята тот разговор скорее всего позабыли.
— Степан Николаевич широкий, как комод. Но ниже ростом своей жены, — неторопливо выговорила Медуница.
— Видишь, она все запомнила, — изумился Иг.
— Сначала про Илью Ильича им надо рассказать, — вмешался Ник. — Потому что и он тоже виноват. Но… Вот вы пьяных все видели?
— Ну и что? — недоумевая, спросил Сергей.
— Зачем они напиваются? — хмуро посмотрел на Сергея Ник. — Ты сам когда-нибудь водку пробовал?
— Нет, — пугливо завертел головой Сергей. — Мама и отец говорят, что при моей болезни водка и вино для меня хуже яда… Правда, когда Илья Муромец зелено вино у князя Владимира на пиру пил, мне тоже захотелось попробовать.
— Зеленое вино мы с Игом не видели, — отрезал Ник, — но вот самогонку нас пить заставляли. Один гад даже силой в нас влить хотел. Иг и я мочу в детприемнике пробовали. Керосин на спор глотали. Гадость! Но самогонка еще гадостнее! Хуже касторки!.. Не знаю, зачем ее пьют… Не знаю! Вот доходики в лечебнице у нас. Они же сами себя изуродовали. Болезнь такая. Мозги расквашиваются. Так доходики, и даже совсем психи, в большинстве — добрые… и не виноваты, что так с ними случилось. А те, что в себя самогонку заливают… Они же сами! Сами себя! Мы вот с Игом ехали к тетке… Знаем… Да они хуже крыс голодных. Как палачи! Все у других вырывали! Гады! Илья Ильич, конечно, не такой, как те. Он так бы не смог. Но ведь… Анюта… Мы только фото ее видели. Если б с ним не случилось. Он сам нам говорил. Сам… Плакал и говорил. Меня расстрелять мало, говорил. Расстрелять и на помойку выбросить. На дне рождения у тетки Павлы, поварихи. Ему поднесли немного… Он обмяк весь. Как старая кожура от картошки… Тетка Стеша про пьяниц говорит, что это на них кара божья. Но почему кара, когда они сами в себя всякое наливают? Илья Ильич нам объяснял с Игом… Когда у людей много бед накапливается, им куда-то прятаться надо. Вот они пить начинают, дуреют и в дурман прячутся. Но рассказывал, что и по-другому это, из-за баловства происходит… Но как вспомнит, что Анюта из-за него… Расплачется. Каленым железом, кричит. И никакой пощады! На вечные муки! Меня первого!.. Чего-то я… Пить охота…