Когда Маринка второй раз про лоскутик от платья деду повторила, Илья Ильич сознание потерял. Отвезли его в город, в больницу. Полтора месяца он там отлежал.
— А Маринка как же? — подошла к Нику Елена.
— Маринку Зинаида Ивановна «что принцессу холила», — ответил Елене Иг, — то и дело к деду в больницу привозила. А пока Илья Ильич болел, Степан Николаевич расписал нашей тетке Стеше беды старика. Тетка Стеша расчувствовалась, понятно. Едва Илья Ильич из больницы выписался, она самолично стала его упрашивать к нам в лечебницу на работу приходить. На место кладовщика. Илья Ильич обрадовался, само собой, и тут же согласился. Тем более что ему рабочая карточка пошла. Да и Степан Николаевич расщедрился — половину долга старику простил. А вторую половину на два года отсрочил. Когда Илья Ильич в лечебницу работать пришел, он нам самым веселым дедом показался.
— Правда, правда, — подтвердил Ник. — А тут на удачу сторожиха больничная насовсем к сыну в Салехард уехала. Стал Илья Ильич еще и сторожем по совместительству. Переехали они с Маринкой из кладовки в сторожихин домик. С печкой и всем хозяйством… Потом незаметно как-то Илья Ильич все чаще себе «угощаться позволять стал». «Позволит», и веселенький, говорливый делается. Потом вдруг раз и землистым становится и какие-то страшные разговоры про свою лютую вину и Анюту загубленную вести начинает. Да жутко, без слез плакать… Иг, ты лучше сам дальше.
— Ладно, — закивал Иг. — Накануне ночью мороз ударил. Там у нас заморозки рано приходят. За рябиной в лес мы решили. С уроков сорвались. А жрать охота. Хоть по куску какому. Вот меня ребята к нам и послали. Скинул я в сенях чеботы. И в кухню по-тихому. Тетка после ночного дежурства отсыпаться должна была. Вдруг… Всхлипы какие-то… Да голос-то не один. Подкрался я к двери, в щель глянул… Сидят за столом Илья Ильич с теткой и оба ревут. Старик без слез, как всегда. Пьяненький, но не сильно. Слова неразборчиво говорил. Все про какую-то «находку» Маринкину в подвале твердит. Про лоскут в горошек красный… Говорил, говорил да как завоет. И тетка за ним. Старик хрипит, трясется, пропил, говорит, я дьяволу душу и совесть свою. Меня сжечь мало. Но страшно Маринку одну оставлять. К тому же долг громадный Степану Николаевичу на мне висит. Тетка лицом в подзор уткнулась и навзрыд. Я убежал…
— Иг, когда мне рассказал, я не поверил ему. Не мог. Не хотел. Поцапались мы до крови, — грустно усмехнулся Ник. — А дальше… Снег первый выпал. Пошел я как-то с Маринкой в свой лес. Деревья ее любили. Маринка их тоже понимала. Как пришли мы к добрым дубам, я у Маринки и спросил про Анюту. Она мне все, как было, рассказала. Спокойно говорила. И про лицо тетки Зины, когда та у нее лоскут отнимала. Елена, поставь чайник. А я сырой еще хлебну.
Иг не спеша извлек из кармана шарик с перламутровой синусоидой внутри. Несколько раз подкинул шарик над головой. Кидал правой рукой, а ловил левой, у самого пола.
Закончив жонглировать, Иг уселся верхом на стул, заговорил, припоминая:
— После лесного разговора с Маринкой Ник замолчал недели на две… Покрутили мы, поприкидывали и решили брать магазин. Артему и Герасиму, само собой, ничего не сказали. Отдали им долю сладостей, и все… Мы как рассчитали? Деньги, что можно было от продажи вина и папирос получить, разделить на две части. На одну часть оружие и бензин купить. Другую — Маринке отдать, чтобы им с дедом было на что жить, если нас в тюрьму посадят.