День клонился к вечеру, солнце задело край дальнего холма, южный ветер, дувший весь день и притащивший с собой удушающую жару, немного стих. Столб дыма, выросший на горизонте еще утром, сделался немного светлее. Он поднимался почти вертикально, таял в вышине, застилая ранние блеклые звезды. Горело где-то не слишком далеко, километрах в пятнадцати-двадцати отсюда, судя по карте, там нет никаких поселков. Но какая вера старой карте?
Зубов и Суханов, наблюдавшие за дорогой, готовились оставить позицию и спуститься к месту ночевки, как только стемнеет. Истекли вторые сутки, но машины не появлялись. Зубов сказал себе, что не надо ждать от жизни многого, когда она ничего не обещает. Не повезло сегодня, значит, фарт покатит завтра.
Заброшенная дорога, проходившая внизу, по-прежнему была пуста. Если не считать двух бродяг, которые прошли по ней еще утром. В шесть вечера впервые за последние сутки пропылила арба. Худой лошак, которого погонял мужик в полосатом халате, едва тянул повозку с колесами от мотоцикла. На деревянном настиле три тюка с барахлом, завязанным в простыни, заступ и тело женщины, завернутое в плюшевую скатерть с кистями. Зубов хорошо разглядел возницу с закопченной перепачканной сажей физиономией. И увидел лицо женщины: нижняя часть лица, скулы и подбородок, обмотаны белой тряпкой, сквозь ткань проступали бурые пятна засохшей крови. Арбу трясло, скатерть распахнулась, стало видно полосатое платье, разорванное на животе, икры ног, посиневшие, но как-то неровно, полосками. Будто при жизни женщину исходили кнутом или вожжами.
– Мать их, что же тут происходит? – процедил сквозь зубы Суханов. – Прилетели в каменный век. А тут то ли война, то ли что похуже.
Едва слышно бухтел транзисторный приемник, настроенный на Москву. В часовых сводках новостей Узбекистан иногда поминали, по словам диктора, уличные беспорядки продолжаются на самом юге, где-то у границы с Киргизией, за многие сотни километров отсюда. В города и поселки, охваченные беспорядками, стянуты армейские части и милиция, которым уже удалось взять ситуацию под контроль. В остальных районах республики, если верить новостям, все тихо и спокойно.
– Что бы не происходило, к нам это не имеет отношения, – тихо ответил Зубов. Он заметил, что возница плачет, размазывая слезы рукавом халата. – Меня заботит только одно: где пропали машины, где Фарад Батыров. Остальное – семечки.
Повозка встала у поворота дороги, пыль осела. Узбек спрыгнул на землю, взял лошака поз уздцы и, обходя овраги, повел его в степь. Мужчина шел и шел вперед, будто что-то потерял на этой голой земле и теперь пытается найти. Суханов запоздало сообразил, что солнце садится, по местным обычаям, до наступления темноты полагается выкопать могилу и похоронить тело то ли жены, то ли дочери. Приникнув к окулярам бинокля, Суханов наблюдал, как мужик распряг лошака. Сбросив халат, узбек остался в майке, давно потерявшей свой первоначальный цвет, и бумажных кальсонах. Он вытащил заступ, поплевал на ладони и принялся за работу.
Зубов подключил батарею к спутниковому телефону, размотал провод антенны. Через минуту услышал голос Олейника.
– Значит никаких новостей? – переспросил тот. – Одно другого не лучше. Я рассчитывал, что вы все закруглите еще к вчерашнему вечеру. А этот таракан еще даже не приполз. Ладно, остается только ждать. От моего человека никаких вестей. Степь широка, но мимо вас он не проедет – это уж точно. Иначе придется дать крюк километров в пятьдесят, чтобы объехать холмы, а то и больше.
– Нас ищут? – спросил Зубов.
– Разумеется. Раз пять разговаривал с Сазоновым из аэроклуба. Все на ушах стоят, предполагают, что самолет потерпел аварию где-то в волгоградских степях. Но точное место установить не могут. Уже подключили к поискам тамошние службы. Военных и спасателей. Даже подняли в воздух вертолет.
– Ищут, – воздохнул Зубов. – Иначе и быть не могло. Сколько времени тут потеряли. Третьи сутки начинаются…
– Но это полбеды, – продолжил Олейник. – В диспетчерскую службу аэродрома, а потом и в аэроклуб сегодня приехал мент. Майор из МУРа по фамилии Девяткин. Искал он не тебя. А эту долбанную девку.
– С чего это вдруг?
– Каким-то макаром мент узнал, что Панова оказалась с тобой в одном самолете. Эта коза оставила свою тачку на служебной стоянке у аэродрома. Что натворила девчонка, почему ей заинтересовалась милиция, даже предположить не могу. Но наверняка тут что-то серьезное. Мент из убойного отдела не станет заниматься всякой лажей. Следом за Девяткиным на аэродром приехали криминалисты и парочка дознавателей, сняли показания с Сазонова и прочих. Кто на глаза попался. Обыскали помещение клуба. Эта Панова… Все неприятности с нее начались. Как у моряков: когда баба попадает на корабль, жди беды. А тут надо ждать большой беды. Напрасно ты ее отпустил. Большой кипеш только начинается. И все из-за этой…
Олейник крепко выругался.
– Сам жалею, что отпустил, – ответил Зубов. – Будут новости, позвоню. Держись поувереннее, если этот ментяра к тебе завернет.
– И ты не унывай. Я подумаю, как лучше как тебя лучше отмазать. Нужна правдоподобная легенда. Где пропал самолет? И откуда он снова появится? На эти вопросы придется отвечать. Весь расчет был на то, что вы быстро прихлопните Батырова. А тут такая непруха. Ладно, держи связь…
Зубов смотал антенну и вырубил телефон.
Сумерки сгущались быстро, столб дыма стал почти невиден. На темно-фиолетовом бархате небе высыпали крупные звезды, показался острый серп месяца. Далеко в степи горел огонь костра. Это тот самый бедолага, похоронивший женщину в неглубокой наспех вырытой яме, теперь, когда заметно похолодало, грелся у огня и закусывал лепешкой. Наверное, наедине с этим бездонным небом, темной степью, огоньком костра и свежим холмиком могилы человек чувствовал себя самым одиноким созданием во всей вселенной.
Дальше ждать не имело смысла. Спутники спустились к лагерю, положив на землю лист жести, бросили на него немного песка, плеснули солярки. Суханов саперной лопаткой смешал песок с машинным маслом, поднес горящую спичку и, поставив закопченный котелок поближе к огню, прибавил громкость приемника. Крутили джазовые композиции восьмидесятых годов группы «Чикаго». Не самая плохая музыка.
Зубов вытащил из-под брезента пластиковую канистру с водой, приподнял ее и грустно покачал головой. Литра четыре, не больше. На этом запасе, если экономить каждую каплю, можно продержаться еще сутки, ну, полутора суток. А дальше хоть ложись на этот проклятый песок и подыхай.
– Надо было брать больше воды, – сказал Зубов.
– Тобаго – это бабочка, а не транспортный самолет, – резонно возразил Суханов. – Это еще чудо, что у нас хватило топлива долететь сюда. Это с лишним-то пассажиром. Если бы не попутный ветер, мы дотянули бы только до границы с Казахстаном. Не надо было давать воду этой девке. Четыре литра уперла… Этого бы нам еще на сутки хватило.
– Какого хрена сейчас вспоминать вчерашний день?
– Тогда кто-то из нас должен уйти, – сказал Суханов. – И вернуться обратно с водой.
– Если тут останется один человек – ни хрена не выйдет, – ответил Зубов. – Если уж уходить, то вместе.
– Но если мы уйдем, кто встретит Батырова?
– Раз уж мы сюда прилетели, то Батырова найдем. Информатор Олейника при первой возможности передаст координаты. Надо ждать. Но остаться здесь мы все равно не можем. Еще день – нечем будет глотку промочить. Что тогда? Только на своих двоих далеко не укатим. Нужен транспорт.
– Если рассуждать теоретически, – Суханов почесал за ухом, – нет, практически, мы могли бы долететь до ближайшего селения на самолете. Горючки хватит еще на сто километров. Или около того.
– Отпадает. Холмы кончаются через десять верст. А дальше голое пространство, которое просматривается вдоль и поперек. Там машину негде спрятать. Ее разберут по винтику еще до того, как мы утолим жажду. В любом случае весь эффект, на который мы рассчитывали, эффект внезапности, будет потерян. О неком самолете с русскими летчиками узнает все народонаселение. А здесь, на дне высохшего озера Тобаго простоит хоть десять лет. И ни одна собака не найдет.