В десять минут пятого Джеймс прислал СМСку. «Ты ведь вернешься?»
Потом еще одну.
«Тесса, возьми трубку, не глупи».
И еще.
«Если это шутка, то она мне не нравится».
И еще.
«Я выселяюсь. Счет видел. Что за хрень?»
Наконец я отключила телефон. Ответа он не заслуживал.
Мимо элегантных, внушающих острую зависть особняков Кенсингтона я добрела до Холленд-парка. С умыслом выбрала скамейку, сидеть на которой было мукой: с нее открывался вид на детскую площадку. Няни и матери у качелей и песочниц настороженно посматривали на меня. Я их не осуждала. Когда на меня глазели, я глазела в ответ. Они отворачивались первыми.
Я сидела как бродяжка в чужом тряпье, с краденым халатом, и мстительно тянула вино. Да, я спятила, но мне было все равно. Когда спиртное согрело желудок, ко мне пришла мысль, что я расплатилась за безумства не деньгами, а рассудком. Джеймс Кент женат, у него двое детей. Меня одурачили. Даже если он действительно расстался с женой, Бен прав: развестись он не успел. Я прекрасно понимала, почему он сразу предложил не вспоминать о бывших: такое мог сказать и человек, который многое пережил, и тот, чьи душевные раны еще слишком свежи. А может, он не хотел вспоминать о примирении. И я попалась, потому что давно не встречала мужчину, который так понравился бы мне. Но промолчать о двух родных детях — это уже слишком. Хуже некуда. Это подло и низко. Отец не должен так поступать. На такое способны Кристоф и Нейл, а более мерзких уродов я в жизни не видала.
С платана медленно облетали большие плоские листья. Смеркалось. Ну да, уже осень. Хэллоуин не за горами. Потом день Гая Фокса. Костры, фейерверки, бенгальские огни. А потом… Боже, подумать страшно. Мой день рождения, сразу за которым — Рождество и Новый год, три барьера, которые я штурмую каждый год, а подумав, прихожу к выводу, что в моей жизни все по-прежнему.
Когда во мне было уже больше вина, чем в бутылке, жалость к себе и злость достигли апогея, а вместе с ними пришла неизбежная мысль: я не исцелилась. Наоборот, вступила в фазу обострения. Мне нужен Бен. К нему я могу обратиться, когда больше никто не поможет. Бен. Он меня не предаст. Как бы там ни было, пусть он женат на другой, он любит меня. И даже если раньше не любил — иначе не женился бы на другой! — то теперь-то уж точно любит. Значит, он меня не обидит, не обманет, не смошенничает, не обведет вокруг пальца, не унизит, и я не смогу полюбить никого другого. Я опустила бокал. В сущности, все это правда.
На меня смотрели, но мне было плевать. Я совсем закоченела и приняла мерзлявость за еще один симптом старости. В молодости я скакала по всему Лондону полураздетая, но не припомню, чтобы хоть когда-нибудь подхватила простуду. А теперь ежилась от первого осеннего ветерка, как старуха. Я и есть старуха. Одинокая и жалкая. Ну за что мне это наказание?
Я смотрела, как дети толкаются, влезая на горку. Как женщины с безучастными лицами роботов механически раскачивают качели. Как малыши спотыкаются, падают, плачут и бегут к мамам и няням. Как мелюзге то и дело вытирают носы. Слушала бесконечные «почему?». Видела, как женщины зевают, вздыхают, повторяют одно и то же, хвалят за любой прыжок и шажок. Каждые несколько минут кто-нибудь из малышей ударялся в рев. Время от времени у меня на виду разыгрывались истерики. Я увидела, как один мальчишка ударил мать. Как женщина крепилась, лишь бы никто не заметил, что подопечный довел ее до слез. Но я жалела только себя — за то, что не могла по своему хотению влиться в эту компанию. Становилось все холоднее, я наблюдала за бурной жизнью детской площадки, пока могла терпеть холод. Бутылка опустела, в парке стемнело, почти всех детей увели по домам, к теплым ваннам с пеной и сказкам на сон грядущий.