— Каспар?! Что случилось?
— Тесса?
— Кто говорит?
— Зак.
Господи!
— Поздновато звонишь. Ты еще не в постели?
— Не льстите себе. Просто я подумал, что Каспару нужна помощь, а то его здесь наизнанку выворачивает.
— Где он?
— Значит, вы все-таки хотите говорить со мной?
Ох уж эти дети. Мальчишки — мелюзга, мужчины — младенцы. Я стремительно теряла всякое желание связываться с ними.
— Где вы?
— На углу Уордор-стрит и Олд-Комптон-стрит, возле клуба. Мы туда идем.
— Не бросай его, я сейчас.
— Я к нему в няньки не нанимался.
Снова здорово.
— Не дури. Он же тебе друг. Я буду через несколько минут.
— Он весь в блевотине.
— Просто постой рядом с ним, ладно?
— Как скажете.
Дубина чертова. Незнакомец с проседью догнал меня у гардероба. Я в двух словах объяснила, в чем дело, и сбежала.
Звонить Франческе и Нику я не стала, чтобы не подвести Каспара, который наверняка чем-то объяснил свою ночную гулянку. Я покрываю своих друзей, друзья покрывают меня — доверчивые родители вечно попадаются на эту удочку. Так что не стоило поднимать панику среди ночи. Но тревога не покидала меня. Надо было увести Каспара сразу. Парню только-только стукнуло шестнадцать, а я оставила его одного на Пикадилли, да еще под кайфом. Такой подросток — легкая добыча. Я догадывалась, почему его разгул закончился сильной рвотой: помогла моя двадцатка. Зачем я только дала ему деньги? Видела ведь, что не собирается потратить их на такси. У хитрого мальчишки наверняка есть ученический проездной. И все-таки я дала ему двадцатку, чтобы задобрить. Впервые в жизни я поняла, почему мама говорила: всем родителям надо быть готовым и к тому, что родные дети их возненавидят. Ругая себя, я ковыляла по пустынным улицам Лондона и терзалась угрызениями совести, будто в беду попал мой собственный ребенок. От этого чувства хотелось избавиться.
Я злилась не только на себя, но и на Каспара — до той секунды, пока не увидела его. Он скорчился в темном, загаженном, провонявшем мочой углу, был явно пьян и одурманен наркотиками. И совсем один. Нигде поблизости Зака я не увидела. Зато заметила женщину-полицейского: поглядывая на Каспара, она что-то говорила в висящую на плече рацию. Проклиная чертовы каблуки, я помчалась к ней:
— Постойте! Подождите!
Она обернулась.
— Это мой. Прошу прощения. Я сейчас уведу его домой.
Женщина смерила меня взглядом:
— Каким образом? Он в отключке.
Хреново.
— Может, на такси?
— Пока вы найдете такси, он заработает переохлаждение.
Я перевела взгляд на Каспара: да, вполне возможно.
— С ним все в порядке?
— Его сильно тошнило, так что промывать желудок бесполезно.
Вот черт.
— Что же мне делать?
— Не бросать его на улице. Он и так слишком мал, чтобы шататься по городу по ночам. Вы знали, что он здесь?
— Ему сегодня, то есть вчера исполнилось шестнадцать.
— Шестнадцать?
Я сразу сообразила, что сморозила глупость. В шестнадцать лет заниматься сексом можно, а пить спиртное — нет. И что теперь? Арестуют?
— Наверное, дома нашел пиво…
— А вы куда смотрели?
Ответа она не ждала — только обвела меня красноречивым взглядом. Я уже хотела объясниться, но поняла, что, узнав правду, Каспара мне не доверят. Пришлось терпеть неприязненные взгляды и ханжеский тон.
— За вами кто-нибудь может приехать?
Она явно издевалась. Стала бы я носиться по Сохо на каблуках-ходулях, практически раздетая, если бы кто-нибудь мог подвезти меня? Ни за что. Скорее всего, я уже в одиннадцать лежала бы в постели с хорошей книгой, а если повезет — с незатейливым сексом. Рядом был бы человек, который обнял бы меня в темноте спальни и развлекал беседами, пока мы не уснули бы. Проснувшись, я увидела бы на тумбочке у кровати чашку горячего чая…
— Вы меня слышите, мадам?
Я вздрогнула, возвращаясь на землю. И быстро-быстро закивала:
— Да, конечно.
Ничего, справлюсь и сама. Я позвонила в таксомоторную компанию, услугами которой часто пользовалась, пока работала. Я у них постоянная клиентка, так что отказать не посмеют. Потом я присела перед Каспаром, уткнувшимся лицом в колени, и попыталась приподнять его голову.
— Лучше не надо, — слишком поздно предостерегла женщина-констебль.
Едва Каспар пошевелился, рвота возобновилась; он запачкал весь перед моего наряда. И даже не удосужился извиниться. И не открыл глаза, что встревожило меня сильнее, чем вонючее содержимое его желудка на моей одежде.