По крайней мере, он смутился.
— И это еще не все. Если бы не я, тебе пришлось бы иметь дело с полицией, — продолжала я. — Потому что, пока ты валялся на тротуаре, тебя обыскали. И нашли вот это, — я продемонстрировала коробку.
— Законом не запрещено.
— Ты прав. Зато запрещено другое! — И я разжала кулак. На ладони лежал пакетик с тальком. Я блефовала, рассчитывая, что про обман Каспар не знает. — Итак, спрашиваю еще раз: что происходит, черт возьми?
— Тебе не понять.
— С чего ты взял? Над тобой издеваются?
— Нет.
— Несчастная любовь?
— Нет.
— Ты гей?
— Нет!
— Тогда в чем дело?
Я ждала. Каспар теребил пояс моего халата, совсем как дите. Я смягчилась.
— Каспар, расскажи мне. Мы все уладим, что бы там ни было.
— Ты скажешь, что я дурак.
Очень может быть.
— Постараюсь удержаться.
Ответ его устроил.
— Дом, — обронил он.
— Дом?
Он кивнул и поморщился — видно, голова здорово гудела.
— А дальше? Что там, дома?
Сначала его отговорки встревожили меня, воображение рисовало черт знает что. Затем я пришла в ярость, потому что реальность оказалась страшнее вымысла, — и вместе с тем догадаться было бы проще простого. Каспар страдал от одиночества. Считал себя отрезанным ломтем. Видимо, Кэти и Поппи отнимали у Франчески и Ника все время. Я расстроенно нахмурилась.
— Давай-ка все проясним. Ты злишься потому, что родители принадлежат не только тебе?
— Мне они никогда не принадлежали. Франческа и Ник заняты только собой и своими девчонками.
Он назвал родителей по имени, и я досадливо поморщилась.
— Дрянь неблагодарная, не смей при мне так отзываться о родителях!
Каспар попытался вскочить:
— Ну вот, приехали.
— Сядь. На место. — Стальные нотки подействовали. Он сел. Я подалась вперед: — Представь себя на месте отца. Через четыре года у тебя родится сын. Свое двадцатилетие ты не сможешь отметить потому, что твоя подруга сначала будет сдавать выпускные экзамены, а сразу после них — рожать. У ваших друзей не жизнь, а сплошные развлечения, а у вас с подругой — бессонные ночи. И никакого опыта. Поначалу это даже весело. Романтично. Но проходит полгода, твой сын по-прежнему плачет ночи напролет, а вы оба уже измучены. Ты крутишься на трех работах, чтобы платить за жилье и покупать молоко и памперсы. Не забывай: тебе всего двадцать лет. На четыре года больше, чем сейчас. Друзья в один голос советуют тебе делать ноги, твердят, что тебя заманили в ловушку, объясняют, что твоя подруга и сын не пропадут — о них позаботятся социальные работники. Искушение почти непреодолимо, тем более что с подругой даже не поговоришь толком: все силы до последней капли у нее отнимает беспомощное крикливое существо. Вместо того чтобы удрать, ты делаешь ей предложение, берешь на себя ответственность и следующие шестнадцать лет строишь свою маленькую семью. Ты себе это представляешь? Еще четыре года — и ты отец.
— Я не виноват, что мама залетела.
— Да. А разве она когда-нибудь винила тебя?
Каспар покачал головой.
— Не слышу.
— Нет.
— Ну и в чем тогда дело?
— Тесса, тебе все равно не понять. Мама с папой вечно заняты друг другом.
— Так вот что тебе не нравится!
— Послушать тебя, так я избалованный гаденыш.
— Этого я не говорила.
— А я думал, ты все поняла. И не сердишься на меня.
— Не сержусь. Я страшно зла.
После этого разговор принял неприятный оборот.
— Ради тебя они были готовы на все. Ты хоть представляешь себе, чего они лишились?
Я имела в виду даже не упущенные отпуска и поездки, посудомойку, машину и карьеру Фран, а всего-навсего посиделки в соседнем пабе. Выпускной вечер. Праздник совершеннолетия. Друзей.
— Такой умной девчонки, как твоя мама, я никогда не встречала.
Я старалась об этом не думать, но Фран и вправду была куда способнее меня. Чтобы угнаться за ней, мне приходилось тратить вдвое больше сил и времени. Как мы сели рядом, так и просидели от первой лекции до последней. Только на последнюю я пришла с похмелья, а Фран — с огромным животом. После выпускного мы обе не спали ночами, но по разным причинам. Пока я училась в школе права, Фран водила сына в детский сад. Я заседала в судах, а Франческа готовила сына к школе.
— У нее были большие планы, Каспар: ей хотелось работать в ООН, объездить весь мир, изменить его к лучшему. Ради этого достаточно было провести двадцать минут под общим наркозом.