– Ну, уж не для того, чтобы руководить Коза Ностра, – заявил он.
– Мама, это бесплодные мечты, – вторил ему Рокко. – Другие семьи этого не допустят.
– Мама! Мамочка! – снова заревел малыш Пако, обхватив голову руками. Рыдания сотрясали его детское тельце. Рокко, пряча от всех глаза, подошел к окну и вытер глаза красной шторой. Рико остался стоять неподвижно, и только слезы катились по его щекам. Эта картина произвела на нее тягостное впечатление. Конечно неприятно видеть плачущего ребенка, но смотреть на то, как ревут почти взрослые мужчины, это уж слишком! Что тут остается делать их матери?
– Не надо расстраиваться, – ласково сказала она, – если их до сих пор не смешали с дерьмом, то я займусь этим сама!
От этих слов Пако заревел еще громче и стал стучать по столу кулаками. Рокко вытер глаза рукой и посмотрел на нее.
– Дело не в семьях, мама... – тут он запнулся и не смог закончить свою мысль.
– Так в чем же? – озадаченно спросила она, разводя руками.
– Дело в тебе, – с трудом выдавил Рико, кусая губы в тщетной попытке совладать с собой.
– Во мне? – удивилась она.
– Мама, мы не привыкли видеть тебя такой, – сказал Рико. – Ты была просто приятной леди. Ты была для нас святой, – тут он закатил глаза в потолок и послал небесам воздушный поцелуй.
В ее глазах засверкали молнии, а когда она открыла рот, послышались раскаты грома.
– Я стану святой, когда я умру и меня похоронят, – закричала она на них. – Пока что я еще жива и, более того, собираюсь помочь выжить таким остолопам как вы! Неужели это так ужасно? Разве матери возбраняется помогать своим детям? Наверно мне лучше было остаться лежать на крышке гроба этого тупого дерьма...
– Мама, – перебил ее Рико, – где ты могла нахвататься таких слов?
– Неужели в моем положении иметь знакомых это – преступление? – парировала она. – Настанет день и вы поймете, что Сицилия – это еще не весь мир. Мир не помещается между кухней и спальней, он больше, гораздо больше, – тут она остановилась, чтобы перевести дыхание.
– Отец может перевернуться в своей могиле, – пробормотал Рико.
Его слова пробудили в ней практическую сторону ее натуры.
– Это теперь не имеет никакого значения, – заявила она. – Что от этого может измениться?
– Отец, крестный отец, – снова начал всхлипывать малыш Пако.
– Послушай меня, Пако, – сказала ему мать. – Он был таким же мужчиной как и сотни других. Но знаешь, чем он от них отличался? У него была целая армия солдат, которая выполняла все его решения и приводила все дела в порядок, – ее глаза просияли. – Послушай меня, мой мальчик. Ты знаешь, кто его сделал крестным отцом?
– Весь мир, – гордо ответил ее младший сын. – Он был крестным отцом всему миру.
Она снисходительно улыбнулась. Пако был глуп, но ведь он еще совсем ребенок.
– Пако, Пако, все началось с меня. И ты знаешь почему? Я заставила его стараться прилично выглядеть в глазах окружающих. Он теперь мог остановиться на улице и угостить ребенка печеньем. Я говорила всем в такие минуты, что мой муж просто святой, и у него найдется время для каждого малыша в этом мире. Люди улыбались, и теперь они помнили только про печенье, забывая о том, что буквально обирал отца этого самого ребенка. Им даже было безразлично, что он, скорее всего, украл это самое печенье. Скажи мне, сынок, твой замечательный папочка хоть когда-нибудь давал тебе печенье?
Пако отрицательно замотал головой.
– А ты знаешь почему? – Он недоуменно посмотрел на нее. – Потому что поблизости не было людей, на которых это могло произвести впечатление. Да и что тут необычного: отец дает печенье своему сыну, кого это могло удивить? – она сделала паузу, чтобы ее слова произвели на него должное впечатление. – Скажи мне, Пако, когда ты был маленьким, у тебя было много сладостей? – ласково спросила она.
Он утвердительно кивнул.
– А кто давал тебе все эти сладости, сынок? – мягко подтолкнула к нужному ответу его мать. – Кто делал для тебя все эти печенья? Кто стоял целыми днями над раскаленной плитой и готовил тебе все эти сладкие вещи?
Воспоминания об этом наполнили ее душу сентиментальностью. Старая плита в арендуемой квартире, которая была четырьмя скрипучими лестничными пролетами выше мостовой Минетта-стрит, топилась дровами, и ей приходилось постоянно сновать за ними туда сюда, чтобы поддерживать огонь. Она страшно чадила, наполняя все крошечные квадратные комнатки дымом и запахом стряпни, но зато благодаря ей все были сыты и здоровы. Но все же день, когда они переехали с Минетта-стрит, до сей поры оставался в ее жизни самым счастливым.
Теперь уже разревелись все четверо. Они рыдали среди роскоши, которую можно было купить за деньги, заработанные на шантаже, убийствах и грабежах целой армии бандитов. Ей было абсолютно безразлично, как появились те деньги, которые позволили им переехать с Минетта-стрит, и если бы для этого ей пришлось взять в руки оружие, то она пустила его в ход не задумываясь.
Ей было хорошо известно, чем занимается ее муж, и все его попытки пустить ей пыль в глаза по поводу своего бизнеса остались безрезультатными.
Она быстро вытерла слезы: не то время, чтобы проявлять слабость и заниматься сентиментальными воспоминаниями. То, что еще можно было простить ее сыновьям, ей было совсем не к лицу. Она была птицей совсем другого полета. Необходимо было срочно составить план действий, отдать распоряжения, то есть сделать все, о чем говорил Рико. Им предстояло проявить немало изворотливости, чтобы укрепить свое положение и дать понять противнику, что они по-прежнему контролируют свои сферы влияния. К тому же в этом надо еще убедить всех членов семьи и, особенно, капитанов. С их стороны нельзя было допустить и малейшего неповиновения. Следует дать понять, что смерть крестного отца не приведет к развалу семьи, и каждый, у кого остались хоть какие-то сомнения на этот счет, глубоко заблуждается. Кроме того ей позарез была нужна одна успешная операция, чтобы утвердиться в глазах остального мира. Все это, включая и направление главного удара, нужно было решать немедленно. Слишком много работы предстояло на эту ночь, но эти дела отложить было нельзя.