– Он тебя еще любит? – спросил Хосе Висенте.
– Просто испорченный мальчишка, – отмахнулась Нэнси. – Типичный образец богатого, умного и удачливого парня, который не может смириться с поражением.
– А мне думается, вам вместе было бы хорошо, – небрежно заметил Хосе.
– Ну о чем ты говоришь! – усмехнулась Нэнси. Они подошли к стоянке автомобилей. Хосе сел за руль, а Нэнси устроила сына в детском креслице, закрепленном на заднем сиденье. Машина помчалась в сторону Нью-Хэйвена.
– К «Бэзилу»? – спросил Хосе Висенте.
– К «Бэзилу»! – подтвердила Нэнси.
А маленький Шон что-то радостно пролепетал.
В Гринвич они приехали на закате. Малыш крепко спал, и его передали с рук на руки няне. Это была еще молодая, приятная и спокойная женщина; вдова, вырастившая троих детей. Теперь она нянчила Шона и очень к нему привязалась. Звали няню Энни, и нашла ее Сандра Лателла. Благодаря Энни Нэнси могла спокойно учиться.
Сэл и Джуниор встретили Нэнси радостными воплями. Фрэнк и Сандра, немного постаревшие, немного сдавшие, согревались сердцем рядом с молодежью.
Между Нэнси и Хосе все осталось по-прежнему. Она была миссис Доминичи только на бумаге. В ее жизни мало что изменилось: она училась, растила сына, и ей многое надо было забыть. Хосе помогал Нэнси во всем, но спали они в разных комнатах.
Поздно ночью приехал какой-то грузовичок и нарушил сонный покой дома Лателлы. Потом тайна прояснилась: шофер выгрузил десять огромных корзин с цветами, отправленных на имя Нэнси Доминичи. К цветам прилагалась коротенькая записка:
«Сколько можно ждать! Мое терпение не безгранично. Тейлор».
Глава 4
Гора цветов не столько обрадовала, сколько рассердила Нэнси.
– Немедленно отошли их обратно! – заявила она Хосе на следующее утро.
Он расхохотался.
– Я слышал, от цветов отказываться не принято.
Хосе припомнил лицо интересного молодого человека, приславшего цветы; вспомнил о богатстве Тейлора, о его положении в обществе и образованности. Бывшему боксеру стало грустно, но виду он не подал, а как ни в чем не бывало добавил:
– Вообще впечатляющий жест. Если он хотел тебя поразить, то своего добился.
Нэнси даже раскраснелась от гнева.
– Ты что, никогда не сердишься? – спросила она мужа.
– Бывает…
– Не сердишься, когда твоей жене так неприкрыто оказывают знаки внимания?
– Нет, если жена не просит меня вмешаться, – ответил Хосе и, помрачнев, продолжал: – Ты же знаешь, на чем строятся наши отношения. Я принял такие правила, и хватит об этом.
– Но почему ты их принял?
– Ты меня попросила, а я соблюдаю договор.
– А если бы я передумала?
– Тогда твоя обязанность – предупредить меня.
– А твоя – заметить перемену и без предупреждения, – сухо отрезала Нэнси.
Хосе обнял жену, она попыталась вырваться, но не смогла.
– Я люблю тебя, – сказал он, – и согласился защищать. Но я не мальчик на побегушках, о которого можно ноги вытирать. Я женился на тебе, потому что ты сама попросила. А попросила потому, что приличная женщина не должна иметь внебрачного ребенка. Ты меня не хотела. Ты любила Шона и, думаю, уже никого никогда не полюбишь.
– Тебе все известно…
– Ну, об этом нетрудно догадаться, – произнес Хосе.
Он отодвинулся в сторону и бросил взгляд на свои огромные сильные руки.
– Ты рассердился, никогда тебя таким не видела, – улыбнулась Нэнси.
Хосе сел на стул у кровати, а она продолжала стоять.
– Ты очаровательная женщина, – продолжал он. – Но я никогда не буду навязываться тебе… и никогда не стану заставлять… Нет, я этого никогда не сделаю, даже если…
– …даже если тебе этого очень захочется…
– Не имеет значения, чего мне хочется, а чего нет, – помрачнел Хосе Висенте. – Ты забыла, как бросилась в объятия Шона? Ты не помнишь, что ты тогда чувствовала? Как ты желала его? Ко мне ты чувствуешь что-нибудь подобное? Разве ты меня любила и желала?
– Это правда: то, что я испытывала к Шону, мне больше никогда испытать не доведется. Однако теперь я поняла: любовь бывает разная. А если я скажу, что люблю тебя с первого дня, с того дня, когда мы встретились?
– Но ты никогда не желала меня.
– Я тебя всегда любила.
– Да, из чувства благодарности.
– Называй благодарностью то чувство, что связывает нас. Но это подлинное и глубокое чувство.
– Играть словами ты умеешь. Но я в Йеле не учился. Моим университетом была улица. И я признаю одну философию – философию здравого смысла. Неужели ты когда-нибудь чувствовала желание, видя это неуклюжее тело, этот расплющенный нос, торчащие уши и жуткие брови?