Стюардесса вкатила тележку-поднос, уставленную чашками с серебряной кофейницей, подсоленными тостами, пирожными и фруктами. Она улыбнулась, подвинула сервировочный столик к дивану и ушла, пожелав приятного аппетита.
– Что тебе хочется? – Он показал на все это изобилие.
– Крепкого обжигающего кофе. Придерживаюсь диеты. А тебе?
– Стакан воды, берегу сердце.
– Что с сердцем?
– Кажется, старый насос переработал, – он улыбнулся и постучал по левой стороне груди. – Ничего серьезного, – заверил он.
– Почему ты уезжаешь именно сейчас?
– Здесь я буду тебе мешать. У нас ведь земля и дом на Сицилии. Помнишь? И никто ими не занимается. Жизнь на природе полезна для сердца.
– У тебя есть ранчо в Калифорнии, – возразила она. – Почему же ты уезжаешь? Я хочу услышать всю правду.
– Клянусь говорить правду, только правду. Ничего, кроме правды, – торжественно произнес Хосе. – Ты же решилась на серьезный шаг. Противники будут придирчиво копаться в твоем прошлом. Печать и средства массовой информации разгуляются вовсю. Как пить дать начнут докучать и мне. Политические и журналистские сражения не для меня. Это твоя стихия. Для кандидата в мэры бывший муж с бурным подозрительным прошлым – нежелательный факт.
– Мы были женаты двадцать шесть лет назад. Это ни для кого не секрет. Они будут ломиться в открытую дверь и изобретать колесо.
– Не надо было тебе выходить за меня замуж, принцесса. У меня не хватило здравого смысла избежать этого, – сказал Хосе.
Нэнси отпила горячего кофе из чашки.
– А я, напротив, повторила бы это и сейчас, – убежденно сказала она.
– Твой муж не согласился бы, – в его голосе звучала ирония.
– Он знает, что ты был замечательным отцом моему сыну и неоценимым другом мне. Дорогой мой, обожаемый, нескладный и нежный Хосе, – голос ее задрожал от волнения, она прижалась к нему.
– Ты воистину великая женщина, – прозвучал его густой баритон. – Думаю, что не найти никого достойнее тебя на должность мэра Нью-Йорка.
– Мне понадобится столько голосов, – озабоченно сказала она.
– И у тебя они будут. У нас есть надежная опора. Друзей много, они тебя поддержат.
– Меня ждет жестокая борьба. – Нэнси прижалась к нему, как ребенок. – Она еще и не началась, а уже грохочет канонада. Я очень боюсь, Хосе.
– Все будет хорошо, не бойся, – успокоил он. Ему были знакомы выдержка и решительность Нэнси. – Не забывай только моего совета – всегда говори правду.
– Не забуду. – Она уткнулась лбом в его плечо.
Вскоре они попрощались. Когда Нэнси увидела, как он скрылся за дверью, ее охватило ощущение беспросветного одиночества.
Глава 3
Именно Пит, младший сын, первым заметил машину отца. Вечерние тени легли у домов и особняков квартала, в небе, еще голубом и светлом, уверенно взмыл лайнер. Пит узнал мотор «Форда» по звуку, когда машина завернула за угол и медленно въехала в аллею, ведущую к дому.
– Папа приехал! – возбужденно сообщил мальчик, вбегая в гостиную.
Бак, крупная немецкая овчарка, начал восторженно повизгивать, но прежде, чем он успел разразиться радостным лаем, Мюриэль приказала:
– Уймите пса, а то сорвется сюрприз!
Пит бросился на Бака, вскочил ему на спину, как ковбой на родео, и своими слабыми ручонками сжал ему пасть. Кончилось тем, что оба они, мальчик и пес, повалились на ковер. Мюриэль прикрыла дверь комнаты, погасила свет и приказала детям:
– Замрите! Чтоб слышно было, как муха пролетит!
Мотор замолчал, в темноте хлопнула калитка и послышались приглушенные шаги по заросшей травой тропинке. Беззвучно повернулась ручка, распахнулась дверь, и голос Артура разнесся по комнатам:
– Мюриэль, Пит, Гвендолен, Харрисон, Бак! Эй, да есть тут хоть кто-нибудь?
Мюриэль, хрупкая женщина тридцати пяти лет с кроткими глазами и золотистыми волосами, пригладила на бедрах облегающее платье. Оно стало ей тесновато в последнее время. Вот беда! Значит, она опять поправилась. После праздника придется сесть на диету, подумала она. Гвендолен поднесла руку к выключателю.
– Гвенди, будь наготове! Включай! – прошептала Мюриэль.
Ярко вспыхнула люстра. На столе, покрытом белой скатертью с золотистой бахромой, засверкало серебро, заискрился хрусталь, засияла праздничная посуда. Жена, дети и мать Артура пропели «Счастливого дня рождения», растрогав его до слез.
Он сдержал слезы, но ничего не мог поделать с подозрительно блестевшими глазами. А впрочем, нечего стесняться естественной, искренней взволнованности. Семья – великая вещь! Он обнял Мюриэль, дети шумно сгрудились вокруг них.