Оба замолчали в напряженном ожидании, прислушиваясь к потрескиванию в трубке.
– А пошел ты, Барт! – грубо выругался Фосетт. – И ты, и твоя газета…
– Приезжай домой и выскажи мне в лицо все, что думаешь по этому поводу, – ответил главный редактор. Что означало это странное предложение? Может, Барт хотел сказать, что есть вещи, которые нельзя доверить телефону? Главный редактор орал во весь голос, но убедительней его слова не становились.
– Я должен бросить самую большую сенсацию, что попадалась мне за все годы работы? – возмутился Марк. – Объясни хотя бы, почему…
– Потому что газету больше не интересует твоя сенсация. Послушай дружеский совет: бросай все и садись в первый же самолет, – еще раз повторил Барт.
В его агрессивном тоне угадывалась скрытая мольба. Марк слышал этот сигнал тревоги. Ему на ум пришла смерть Натали Гудмен. Он вспомнил выражение лица Нэнси, когда она там, в приемной, окликнула его. Она хотела что-то сказать, но что? Добавить какую-нибудь мелочь или предупредить, остеречь?..
– Ты меня слышишь, Марк? – донесся до него обеспокоенный голос Барта.
Фосетт не отрывал взгляда от картинки, висевшей на стене, но мысли его бродили далеко. Он и не подумал отвечать, а медленно положил трубку, так медленно, что услышал странный щелчок: разговор подслушали целиком.
Марк провел ладонью по лбу. Оказалось, он весь покрылся холодным потом. Журналист понял: его заманили в мрачный густой лес, и ни одной тропинки вокруг. Он почувствовал себя жалким и несчастным, словно собака, потерявшая хозяина.
Телефон Джанни Риччи работал, но никто не брал трубку. Из редакции газеты ему ответила недовольная секретарша: синьор Риччи взял отпуск.
Марк решил ехать в Палермо. Друга он вряд ли найдет, но, может, кто-нибудь посоветует ему, где искать Джанни. Ему сейчас так нужен был человек, которому можно было бы довериться.
В пять утра Марк уже припарковал свою «Панду» около большого дома на улице Руджеро Сеттимо, где жил его итальянский коллега. Подъезд был заперт, и американцу пришлось долго звонить, прежде чем появилась толстая заспанная и раздраженная женщина лет шестидесяти. Она приоткрыла дверь и обратилась к Фосетту на своем звучном, непонятном ему языке. Но тон ее речей не оставлял сомнений: она с возмущением вопрошала, почему ее разбудили в столь ранний час.
Марк мобилизовал все свои жалкие познания в итальянском языке, но агрессивные вопли дамы удалось утихомирить, лишь вручив ей розовую бумажку в пятьдесят тысяч лир. На губах синьоры появилась почтительная улыбка, а банкнота исчезла в глубинах ее клетчатого шерстяного халата. Теперь она была готова все доложить подробно:
– Доктор Риччи уехал с синьорой и с детьми. Отдыхать уехал. А вы – его американский друг, правда? Он вам письмо оставил.
Женщина распахнула дверь, пригласила Фосетта войти и проводила его в привратницкую. Она вынула из ящика стола конверт и протянула ему. Пока подобревшая от денег привратница разглядывала гостя, Марк открыл конверт, вытащил аккуратно сложенный листок и прочел несколько слов, написанных рукой Джанни: «Я уезжаю с семьей на несколько дней. Тебе советую сделать то же самое. И немедленно».
Еще одно предупреждение. Еще один совет отказаться от расследования.
– Ну, теперь вы довольны? – спросила женщина, видя, как Марк всматривается в короткие строки, словно перед ним этрусская надпись, которую надо расшифровать.
– Вы не знаете, куда он уехал?
– Кто? Доктор Риччи? А кто его знает… Он очень торопился. Раз он вам не написал… Я тем более не знаю.
Казалось, каждое событие вписывается в какой-то особый план. Марк решил вернуться в Вилларозу. Он остановился у автозаправочной станции. Он хотел заправить машину и выпить кофе, но прежде всего хотел проверить подозрения, в которых сам себе боялся признаться. С тех пор, как он покинул в полночь монастырь Святой Екатерины, его не оставляло ощущение, что за ним следят, контролируют каждое движение, не выпускают из виду. Это было только ощущение, только мысль о преследователях, потому что, как он ни оглядывался вокруг, он никого не мог обнаружить. И теперь, в баре у автостанции, Марк так и не нашел ничего подозрительного.
Он проехал Пергузу, не стал останавливаться у гостиницы, а двинулся прямо к монастырю. Он долго звонил в ворота, прежде чем в окошечке показалось смуглое суровое лицо какой-то монахини. Журналист попросил о встрече с сестрой Анной.
– Сестра Анна не может принять вас, – ответила монахиня. Марк принялся умолять.
– Дело важное, срочное, – твердил он. Бесстрастное лицо монахини не дрогнуло.
– Мне очень жаль, синьор, но я не могу вас впустить. – Она захлопнула окошечко, прервав недолгий разговор. Одна за другим перед Марком захлопнулись все двери, словно одна и та же рука закрывала их. Рука мафии? Кто отдал приказ? Нэнси Карр или кто-то, стоящий повыше? Эта догадка теперь, в связи с последними событиями, показалась Марку весьма правдоподобной. А если есть власть и над Нэнси?
И у этой власти такие длинные руки, что способны заткнуть рот самой Нэнси Карр?
Марк вернулся в гостиницу. Портье вместе с ключом передал ему утренние газеты и конверт с фирменным знаком компании «Алиталия». Марк открыл конверт: там оказался билет первого класса на самолет Палермо – Нью-Йорк, вылетавший рейсом в тринадцать часов из аэропорта Пунта Раизи. Сомневаться не приходилось: еще один ясный приказ уезжать.
– Кто принес билет? – спросил Марк у портье, хотя ответ знал заранее.
– Посыльный из «Алиталии», – пожав плечами, ответил портье, – во всяком случае, мне так показалось.
Марк почувствовал, как страх сжал ему сердце. Ему припомнилось, как охотники рассказывали о погоне за горным козлом. Животное загнали к краю пропасти, и оно бросилось в бездну отчаянным прыжком. И он, Марк, превратился теперь в зверя-, которого травят. Фосетт вспомнил тропинку в полях, на окраине Манчестера, в Вермонте. Там подростком он дрался с мальчишками, считавшими, что он забрел на их территорию. Первый раз Марк спасся бегством, но потом понял, что нельзя все время прятаться, и принял вызов. Из этого сражения он вышел победителем, хотя и ему досталось порядочно. Но теперь над Фосеттом нависла такая угроза, с которой он раньше никогда не сталкивался. Он искал и не мог найти выхода из лабиринта, куда его занесло.
Фосетт зашел к себе в номер: комната напоминала поле битвы. Все было перевернуто и переломано тщательно, систематически: одежда порвана, матрас порезан, фото, вырезки из журналов разодраны в клочья. Заметки и кассеты с записью исчезли. Маленький магнитофон «Айва», что верно служил хозяину, изуродован.
Он хотел пойти в администрацию, заявить протест, рассказать о разгроме, но быстро понял, что не стоит выставлять себя на смех. И в полицию обращаться не стоило. Марк собрал то немногое, что оставалось в целости. Паспорт лежал на столе, на видном месте, как еще одно, последнее предупреждение.
Журналист спустился вниз, оплатил по счету и уехал. В полдень он уже был в Кастелламаре-дель-Гольфо, около виллы Хосе Висенте Доминичи. Он решил продолжать. Если бы Фосетт внял угрозам и предупреждениям, он бы потерял уважение к самому себе и к собственной работе.
В холле Марка встретила женщина с осанкой королевы. На ней был серо-жемчужный костюм от Валентино, под цвет серых, с золотистыми блестками глаз, и шелковая блузка. Черные лакированные туфли на высоком каблуке придавали легкость ее стройной фигуре. Вокруг женщины витал легкий аромат «Шанель».
– Я ждала вас, мистер Фосетт.
– А я не ожидал увидеть вас здесь, миссис Карр, – ответил журналист и поцеловал протянутую руку.
Он не мог оторвать от нее глаз, спрашивая себя, кто же она, эта женщина. Монахиня в строгом одеянии? Известный нью-йоркский адвокат? Опора мафиозного клана Лателла?
– Не надо так изумляться, мистер Фосетт, – улыбнулась Нэнси. – Вы же творческая личность, талантливый журналист. Вы должны уметь предусмотреть любую возможность.