— У Зоппи? — удивился герцог, смерив маленького человечка взглядом.
— Он только на минуту взял на себя обязанности комнатного слуги, чтобы войти к победителю при Вила-Висозе…
По лицу господина дю Мэна скользнула едва заметная улыбка:
— Так-так… Рыба, несварение желудка, комнатный слуга… Выходит, наш бедолага просто не мог этого избежать. — Потом со скорбным выражением лица спросил: — А несчастный господин де Мовуазен, как я слышал, был рассечен этим хвастуном де Жюссаком?
— Да, — бесстрастно ответила вдова де Мовуазена. Герцог понимающе кивнул.
— Думаю, — сказал он, — вы этого не забудете.
— Вы о господине де Жюссаке?.. О, не сомневайтесь… Я никогда ничего не забываю, ваше высочество. — И ее взгляд снова скользнул по букету подснежников.
— Сударь, я жду вас, — позвала маркиза.
— Иду, мадам…
Посетители вышли. У крыльца стояла карета с крытым верхом, без герба и вензеля. Кучер и лакей, оба в темном, стояли у дверей. Мадам де Ментенон и ее спутник устроились на подушках.
— Дорогое мое дитя, — изрекла маркиза, — полагаю, что нам не избежать регентства.
— Согласен, дорогая матушка, — отвечал тот, придвинувшись ближе. — Главное, чтобы оно не оказалось в чужих руках.
III
В МЕДОНЕ
Представьте себе комнату: паркет покрыт пушистым и мягким ковром из Смирны, стены словно растворяются под обоями, являющими одну из тех прелестных и модных в то время идиллий Сегре [31], большие окна смотрят в цветущий парк. Огромное венецианское зеркало в черной черепаховой оправе с позолоченной чеканкой из ажурной меди располагается над украшенным орнаментом и инкрустацией столиком, где выстроился целый полк кувшинчиков, серебряных вазочек, блюдец, коробочек, флаконов из серебра, фарфора и хрусталя, которые обычно составляют арсенал женщины и являются как бы частью ее самой.
Добавим, что мебель, кокетливая и претенциозная, была завешана салфетками всех сортов, заставлена безделушками и дешевыми украшениями, необходимыми и в меру и даже в излишке, которые, как сказал поэт того времени, образуют «рыцарские доспехи, в которые облекается красота, чтобы дать бой нашим сердцам».
Эта комната служила гардеробной, так сказать, «рабочей» комнатой жены дофина, пожелавшей, чтобы здесь в ее присутствии наряжали невесту Вивиану де Шато-Лансон. В связи с трауром платье было выбрано, впрочем, довольно простое, несмотря на отчаянные протесты принцессы.
— Но, мадам, подумайте, ведь я вдова, — твердила будущая баронесса де Жюссак в ответ на уговоры своей слишком легкомысленной госпожи.
— Пусть, но ты была супругой так недолго, так недолго… Совсем ничего!.. К тому же, если верить твоим признаниям…
— Мадам!..
— Для тебя никаких «мадам», моя дорогая!.. Вырядиться в ливрею с плерезами на пороге своего счастья… Нелепо, не правда ли, дамы?
Все подтвердили:
— Да, действительно.
А мадам де Лавриер, «первая дама» герцогини, добавила убежденно:
— Что меня поражает, так это то, насколько просто отказываются от свободы, хотя Небо показало себя достаточно милосердным и согласилось ее вернуть. Знаете, что я вам скажу? Мне вдова, вновь спешащая замуж, всегда казалась женщиной, только что выпавшей из кареты и снова в нее садящейся.
— И все-таки, — возразила мадемуазель де Гурвиль, — надо же снова отправляться в путь.
— Согласна, но к чему спешить? Лучше это сделать как можно позднее.
— Кто спорит, — возразила герцогиня Бургундская, — что замужество — тяжелые цепи. — И добавила с улыбкой: — Такие тяжелые, что их делят иногда на троих, чтобы легче было нести.
Миниатюрная мадам де Фьенн, прозванная «дворцовой чумой», из-за того, что не боялась вышучивать даже короля, принцев и их фаворитов, наклонилась к уху не менее язвительной мадемуазель де Шавиньи:
— Ну-ну. На троих! А может, на четверых… Или на пятерых… Сосчитаем: Молеврие, Нанжи, Фронсак… Не говоря о случайных!
— Этот Фронсак очень дерзкий, — прошептала де Шавиньи, которая кое-что знала.
— Да, — вздохнула ее собеседница. — Он был отставлен ее светлостью и не дошел до цели. — И добавила еще тише: — Что вы хотите? Любовь господина дофина очень похожа на любовь его царственного деда: и тот и другой со странностями.
Вивиана не слушала, да и не слышала всего того, что говорилось вокруг. Она была погружена в мысли о своем счастье. Исполнялась мечта молодой женщины. Чистая, светлая радость отделяла ее от всего мира и трепетала в каждом движении и в ее улыбке.
И вдруг послышался звук, как будто кто-то скребся в дверь.
— Посмотрите, Франсинетта, кто там, — сказала герцогиня Бургундская одной из своих горничных, прикалывавших вуаль новобрачной.
Мадемуазель Франсинетта вернулась через минуту:
— Мадам, пришел человек от господина де Жюссака.
— О, пригласите, пригласите, — вскричала Вивиана. И тотчас же, спохватилась и посмотрела на принцессу: — Если, конечно, ваше высочество позволит…
— Наше высочество здесь не повелевает сегодня, — весело сказала ее госпожа. — Не ты ли сейчас наша королева, самая красивая и счастливая в этом доме?
Камеристка ввела маленького человечка, черного и сморщенного, как чернослив, чьи поклоны напоминали кувырки.
— Вы служите господину де Жюссаку? — спросила его Вивиана.
— Да, мадам, — ответил гомункулус,пытаясь придать пристойное выражение своей злой и хитрой физиономии.
— Давно ли?
— С тех пор как вернулся из Испании, где служил господину де Вандому. — И, подавая ей шкатулку, произнес: — Мадам, господин барон поручил мне передать вам эту вещь и предупредить, что подарок всего на несколько минут предшествует ему самому.
Затем, не мешкая ни секунды, ретировался к двери и ловко улизнул с теми же причудливыми поклонами.
— Вот уж поистине слуга, которого трудно назвать привлекательным, — обратилась мадам де Лавриер к мадемуазель де Шавиньи.
— Да уж, прямо скажем, — ответила та смеясь, — как по пословице: Каков хозяин, таков и слуга.
Вивиана между тем раскрыла сандаловую шкатулку, обитую внутри белым атласом. В ней лежал большой букет подснежников.
— Ах, какой букет!.. Мой свадебный букет!.. — радостно воскликнула молодая женщина.
Вивиана вставила букет за пояс. Но герцогиня Бургундская сказала:
— Подожди, подожди, моя дорогая. Я не переживу, если господин де Жюссак захватит мои привилегии… Дополни-ка свой наряд вот этими цветами… Право, они ничуть не хуже! — И она позвала гувернантку:
— Франсинетта, розы!
Камеристка принесла охапку великолепных белых роз, которые, словно пояс, скрепляли превосходной работы браслет из драгоценных камней.
Герцогиня вложила цветы в руки Вивианы.
— Я хочу, — продолжала она, — чтобы они украшали тебя сегодня. Сохрани этот подарок на память о подруге, которая любит тебя нежно и преданно… — Она привлекла к себе прекрасную невесту и прошептала, целуя: — В память об услуге, которую ты мне оказала когда-то… Я не забыла улицу Сен-Медерик… И если это будет зависеть только от меня, я сделаю все, чтобы ты была счастлива.
— Мадам, о мадам, как вы добры! — воскликнула Вивиана.
Глаза его были полны слез, щеки стали белее нежных роз, трепетавших в ее руках. Она была так счастлива и в порыве радости не заметила, как букет подснежников выскользнул из-за пояса и упал на ковер.
Мадемуазель Франсинетта подняла его.
— Дайте их мне! — сказала герцогиня. — Ах, как свежи!
Она с наслаждением вдыхала их аромат.
Потом положила букет за корсаж, чем, по всеобщему утверждению, оказала слишком большую честь для столь скромных цветочков.
Между тем объявили о Данжо. Этот дворянин из свиты принцессы предупредил ее, что в залах уже собрались приглашенные, многочисленная и блистательная публика, прибыл господин дю Мэн и экипажи короля замечены на высотах Сен-Клу.