Францисканец жестом пригласил их занять места по обе стороны от себя.
— Господа, — заговорил он высоким, надтреснутым голосом, — в то время как ваши правительства, желая преуспеть в предприятии, больше всего их волнующем, пытаются с помощью бесконечных ухищрений добиться от общества, к которому я имею высокую честь принадлежать, советов в своих действиях, не подобает ли этому обществу через одного из своих членов — через посланника — как можно скорее узнать о планах этих правительств: оценить их шаги, обсудить наши нужды и, наконец, решить окончательно, имеет ли начинание шансы на успех и если имеет, то можем ли мы своевременно помочь его исполнению?
Четверо присутствующих ответили утвердительно.
Монах продолжал:
— Итак, этот посланник — я.
— Вы? — воскликнул немец удивленно.
Англичанин подхватил с пренебрежительным высокомерием:
— Простой носитель рясы!
— И вы поверены во все дела? — выдохнул итальянец.
— Да, — ответил монах холодно.
— В какой же степени?
— Более двадцати лет я занимаю эту должность.
Все четверо посмотрели друг на друга через прорези в масках.
В самом деле, иезуит вот уже более двадцати лет был одним из тех, для кого политика не имела тайн, общество — преград, а власть — пределов.
— То есть мы находимся лицом к лицу с владыкой? — осведомился немец.
— Да.
Францисканец вытянул высохшую руку, на пальце блестело золотое кольцо, украшенное вязью AMDG.
Немец и итальянец при виде знака Общества Иисуса замерли в почтительном поклоне. Англичанин, будучи протестантом, остался сидеть, посланец Соединенных провинций тоже. Затем англичанин спросил высокомерно:
— Не соблаговолите ли, по крайней мере, ваше преподобие, сказать, с кем мы собираемся обсуждать дела такой важности?
— С орденом, милорд, без которого вы ничто и который в состоянии сделать самого скромного из своих членов владыкой королей и равным папе.
Францисканец говорил отчетливо и лаконично, как человек, имеющий власть над судьбами людей. Пронзая слушателей каждой фразой, каждым словом, каждым слогом, он продолжал:
— Пусть вас не беспокоят ни мое имя, ни моя личность. Я лишил себя и того и другого, надев эту мантию, и для вас являю собой лишь уполномоченного орденом. Сорванная маска скажет не более, чем эти куски картона и шелка, которые защищают сейчас мое лицо от любопытных взглядов. Позвольте мне не открывать своей тайны. — И добавил с язвительной усмешкой: — Вы обладаете тем же правом, господа. Только должен предупредить: совет общества давно разгадал ваши черты, личные достоинства и все прочее.
И, повернувшись к первому справа, приветствовал его:
— Наше почтение благородному графу д’Арраху, искусному послу его императорского величества!
— Вы меня знаете? — вскричал немец, срывая маску. И все увидели лицо хитрого, скрытного и довольного собой дипломата.
— Как знаю и то, с каким рвением вы наследовали своему предшественнику, этому хитроумному графу Мансфельду, кому приписывают смерть первой жены покойного короля Марии-Луизы Орлеанской…
Посол побледнел.
— Отец мой, подобное обвинение…
— Оно исходит не от меня, сударь, а от ее дяди, Людовика XIV, сказавшего однажды на весь Версаль: «Господа, королева Испании умерла, отравленная ядом», — и нимало не коснулось бы вас, бывшего еще в Вене в то время, когда несчастную принцессу увезли в Мадрид, если бы это дело не называли австрийским.
Господин д’Аррах молчал, кусая губы.
Его соседом, тоже с досадой снявшим маску, оказался англичанин, наделенный такой красотой, какая утвердилась в представлении о его соплеменниках с тех пор, как существует Англия: он имел прямой, как лондонская башня, стан, прекрасный сияющий цвет лица, сверкающие, как стекло, глаза и выгоревшие рыжие волосы. Он был произведен в генералы во Франции в тяжелейшую для этой страны пору, и французы отомстили ему своим обычным способом: высмеяли в песенке, благодаря которой история сохранила имя генерала — эту песенку мурлыкал весь мир.
— Милорд, — сказал ему монах, — все знают, что вы достойный ученик господина де Тюренна, под водительством которого еще добровольцем совершили свою первую кампанию. О, для Франции вы серьезный противник!.. Неутомимый солдат, спокойный, мужественный, невозмутимый в минуты опасности, который во время зимних перерывов выказывает себя не менее упорным и активным посредником, объезжающим государства и умеющим возбудить злобу против французов, вызывающих ненависть уже тем, что научили себя побеждать.
На это перечисление своих качеств Джон Черчилль, герцог Мальборо, ответил хищной улыбкой.
Францисканец обратился к другим посетителям, сидевшим слева от него, — один из них весьма смахивал на торговца, ловкого и решительного, другой — на проницательного и подобострастного придворного, — и, изобразив кончиками пальцев довольно-таки вольное приветствие, сказал:
— Вы, господин Оверкерке, были другом и правой рукой Вильгельма Нассауского, в то время как он оставался только принцем Оранским. Позднее, после призвания вашего покровителя на английский престол, вы получили от него чин обершталмейстера и не отблагодарили его ни добрым советом, ни доброй услугой. Очень рад встрече.
Потом францисканец обратился к последнему:
— Храни вас Бог, маркиз дель Борджо, и да поможет Он герцогу Савойскому, вашему учителю, в заботах о своих выгодах и в выборе союзников! — И отрывисто, постучав костлявыми пальцами по столу, произнес: — Господа, я вас слушаю.
Граф д’Аррах встал и сказал с любезностью и велеречивостью оратора, который не прочь посмаковать собственное многословие:
— Восшествие на престол Испании герцога Анжуйского было бы одной из величайших катастроф, которая нарушит в несколько часов равновесие значительной части мира. На глазах у всей Европы принимая для своего внука наследство Карла II, Людовик XIV пытался решить задачу, оказавшуюся непосильной для Карла V, — добиться абсолютной монархии, о которой мечтали Александр на Востоке, Карл Великий на Западе и которой почти достиг Август…
Однако, если мы не поставим все на свои места, этот ненасытный честолюбец получит все шансы преуспеть в своих планах: один росчерк пера стер с карты мира Пиренеи. Испания протягивает руку Франции… Та, соединив оба королевства, подходит на севере к Германии и Голландии через Нидерланды, на юге к Африке через Гибралтар, на востоке к Италии с захватом части Савойи и Милана, а южнее — Неаполя и Сицилии. А если считать господство над двумя Америками — так называемым Новым Светом, который он получил в Индии, этой сказочно богатой стране… И, поддерживая наместничество, он стал так же опасен для соседей, как раньше Нимега с его миром и Райсвик с его соглашением… Вот как этот неутомимый захватчик намеревается осуществить свой гордый девиз: Vires acquirit eundo [5].
— Черт дери древнего римлянина и его девизы! — резко прервал голландец. — Мы его погасим, это солнце, которое, вместо того чтобы оплодотворять землю благодатными лучами, покрывает ее дымящимися руинами. Да, погасим, черт возьми! Как Иисус Навин некогда остановил. Сделаем это, не будь мы сыновьями гёзов и внуками Артевелде.
— Минхер Оверкерке прав, — заявил Джон Черчилль, — мы, сто миллионов граждан Европы, устали от наглости великого короля и свирепости его завоеваний. Двадцать лет мы вымаливали мир на коленях, а теперь его нам навязывают.
— Пожалуй! — проговорил монах. — Согласен, что существует зло, но не вижу лекарства. Где оно? Покажите, чтобы я перестал сомневаться.
— Лекарство, — мгновенно возразил немец, — укажет Большой альянс.
— Большой альянс?
— Тот, что учредили Карл VI, мой августейший государь, королева Анна, Соединенные провинции и герцог Виктор-Амедей, чтобы отрешить от власти Филиппа V и заменить его эрцгерцогом Карлом…
— Братом императора?.. Браво!.. Ваш господин — политик, который не забывает своих интересов…