Несмотря ни на что, я почувствовал потребность предупредить Викорна. Поздно. Зинна шел к полковнику, но шагов за пять остановился, поднял руку и щелкнул пальцами. Внезапно весь причал осветили прожектора со стоящего на улице армейского грузовика. Викорн и генерал оказались в центре лучей. В этом свете обнаружилась степень предательства Зинны: теперь на причале находилось не меньше двухсот хорошо вооруженных солдат и гораздо больше за пределами пристани. Генерал торжествующе и почти сконфуженно улыбался.
— Видишь, я победил, — сказал он.
Викорн посерел и слегка дрожал. Присмотревшись к нему, я заметил, что он близок к почти эпилептической ярости. Я по-настоящему расстроился, что его так надули и обставили. Теперь ничто не мешало Зинне увести из-под носа полковника весь товар и разорить его. Можно сказать, он уже его разорил.
Почему я испытывал к старику такую животную преданность? Я был подавлен и совершенно потерян.
— Похоже на то, — простонал Викорн.
Зинна окинул его довольным взглядом победителя.
— Нет смысла в кровопролитии, — произнес он срывающимся баритоном. — Особенно если вся пролитая кровь будет вашей.
— Справедливо, — согласился Викорн. — Совершенно справедливо. Если не считать… — Он едва заметно кивнул в сторону корабля справа от него.
Генерал был слишком на взводе, чтобы не заметить этого жеста. Он поднял голову и посмотрел на судно. Все последовали его примеру. В тот же миг вспыхнуло палубное освещение. Теперь их было прекрасно видно: около ста до этого прятавшихся в тени копов выступили вперед с винтовками «М-16» на изготовку.
Когда Зинна налюбовался этой картиной, Викорн дернул подбородком в сторону соседнего корабля. На этот раз никто не удивился — снова зажглись лампы, и мы увидели еще с сотню полицейских.
Сделалось заметно светлее, и ничто не мешало разглядеть женщин в сампанах с беззвучно застывшими в воздухе веслами. Старый сукин сын, должно быть, послал секретный сигнал, как только узнал, где состоится передача товара. Примерно в то же время, когда такой же сигнал дал Зинна.
Генерал мертвенно побледнел, но еще не чувствовал себя побежденным.
— Не глупите. Мои люди — на всех прилегающих улицах. Вам не взять надо мной верх, я армия!
Викорн мрачно кивнул.
— Ваши люди на улицах, а мои обложили весь район. А на дороге стоит автомобиль с радиостанцией. Стоит вам открыть огонь, и мы поставим на уши всю страну — объявим, что вы подняли мятеж. Надеюсь, вы предупредили свое начальство, что утром придется взять власть в стране?
Все взгляды устремились на Зинну: куда его понесет? Уж слишком много стволов направлено на слишком многих людей. Но не надо забывать, что генерал — азиат. Он потер подбородок.
— Викорн, дурень вы такой. Как всегда, неправильно меня поняли. Я, как старший по званию, обязан был принять меры предосторожности. — Он обвел рукой причал. — На всякий случай. А вас не собирался обманывать. Поймите, я чувствовал себя ответственным за безопасность операции и всех ее участников. Не могу выразить, насколько я уязвлен вашим недоверием.
— Нижайше прошу прощения, — ответил Викорн с торжествующей улыбкой. — Это моя ошибка. А теперь пора разделить товар и отправить половину на хранение к вам, другую половину — на хранение ко мне.
Зинна кивнул, и по щелчку его пальцев прожектора потухли. По сигналу Викорна погасло палубное освещение на кораблях. Мы снова оказались почти в полной темноте, и я наконец сумел отправиться домой.
«Сбитый с толку» — наверное, самое точное выражение для того, чтобы описать мое состояние. Совершенно сбитый с толку. Тиецин продемонстрировал то, что я должен был понять с самого начала: он не человек. Не как мы с тобой, фаранг. Его образ мыслей совершенно иного порядка. И пока я ехал домой, сложившееся у меня понимание его личности теряло контуры. Кто раскусит тибетцев? Может, он инкарнация Миларепы?
Не стану отрицать, я человек до мозга костей, сколько бы мне ни грозило циркулярных пил. Мысль о том, что дома меня кто-то ждет, хорошо подслащала горькую пилюлю, и, оказавшись в доброй, жаркой ночной пробке, я остужал лихорадку в мозгу, воображая Тару — как мы резвимся где-то высоко на перевале Ганеш Химал, плескаем друг в друга пригоршнями ледяную ключевую воду и весь путь к Шамбале спорим и ссоримся. Сказать, что я горел желанием, было бы явным преуменьшением — ворвавшись на порог своего дома, я трепетал от чувства признательности.
Ее голова была обрита, она изрядно похудела, но агатовые глаза не утратили умения сиять. Сейчас специально для меня они насмешливо поблескивали.