— Ни то ни другое. Нет никакой магии. Только наука о сознании. Я вам говорил, что семь лет — с восьми до пятнадцати — провел в монастыре и был приучен к такой дисциплине, которая сломила бы взрослого. Но даже после этого посвящение было для меня слишком тяжкой ношей. Видите? — помахал он обрубком.
— Вы сейчас что-то поняли. Ваше лицо изменилось. Неужели я настолько заблудший? Со мной что-то произошло? Мне все равно. Я хочу достигнуть Дальнего Берега. Это именно то, что вы сказали.
— Поделом мне, если я был настолько преисполнен чувством собственного превосходства. Это вирус, которым заражаются в монастырях, как стафилококком — в больницах. — Тиецин помолчал, затем терпеливо продолжил: — К Дальнему Берегу надо плыть на медленном пароме, а не на легком и неустойчивом каяке, которым вы никогда не научитесь управлять.
Время повисло в наэлектризованном воздухе. Мы оба понимали почему. Если истинный ученик просит трижды, наставник не может отказать. Я снова склонился в поклоне.
— Прошу вас в третий раз.
Тиецин надул щеки, покачал головой, но все же ответил:
— Хорошо. Вставайте. Вы победили. Но прежде мне нужно выпить.
Хромая, он подошел к двери и что-то крикнул тибетке. Мы молча ждали, пока появится хозяйка чайной в серовато-коричневом платье и полосатом переднике. Ее волосы были заплетены в толстые косы. Она принесла чанг — ячменную водку.
Мы выпили и долго сидели, не говоря ни слова. Чанг показался мне не слишком крепким и отдавал сладковато-кислым привкусом шампанского, словно еще находился в процессе брожения. Когда Тиецин наконец заговорил, его голос звучал обыденно и смиренно.
— Меня пытали семь дней. Мне было тогда пятнадцать лет десять месяцев. Товарищей по оружию на моих глазах замучили до смерти. Непонятно, как мне удалось остаться в живых. Китайские палачи этого тоже не понимали. Не могли поверить. И я не мог. Мы все пытались представить, как поведем себя под пыткой. Товарищи учили меня: «Не хорохорься. Ты еще ребенок — никому не придет в голову, что ты способен держаться. О сопротивлении ты не знаешь ничего важного, поэтому не можешь погубить операцию. Выкладывай все, что тебе известно. Обещаешь?»
Он помолчал, вздохнул, пытливо глянул на меня.
— Я с радостью обещал. Мне казалось, я не выдержу и часа мучений. Потом, когда нас схватили и под прицелом повезли обратно в Чамдо, я так испугался, что не мог пошевелиться в кузове. Буквально окоченел. Товарищам пришлось нести меня в тюрьму на руках. Я не владел собой, испачкал и обмочил штаны, меня тошнило. Но на следующий день, когда начали пытать всерьез, со мной что-то произошло. Это загадка как для меня самого, так и для китайцев и всех остальных. Казалось, палачи причиняли боль другому телу. Я воспарил и с высоты наблюдал, как в меня тыкают электрошокером для скота. Можете поверить: в буквальном смысле слова поместил все свое сознание в висящую на потолке лампочку мощностью шестьдесят ватт? Но это было именно так. Когда наступил седьмой день пыток, а смерть все еще обходила меня стороной, я понял, почему учитель решил посвятить меня в такие могущественные тайны. Он предвидел, что знания мне пригодятся.
Тиецин снова помолчал. Я терпеливо ждал продолжения.
— Это единственная допустимая причина, почему можно делиться такими знаниями. И я согласился поделиться с вами, друг мой, не потому что вы употребили какую-то тайную формулу и трижды попросили меня, а потому, что, трижды попросив, вы дали мне понять, что вам эти знания будут нужны так же сильно, как мне. И пусть все Будды отнесутся к вам с сочувствием.
Он отвернулся, словно не в силах глядеть на мои будущие страдания. Это сейчас, оглядываясь назад, я так говорю. А тогда испытывал только волнение.
— Возвращайтесь в свой пансион. Завтра к вам придут, чтобы начать подготовку. Она займет семь дней — вы же знаете, что боги помешаны на цифре «семь». Не знаю, насколько это необходимо, но там, где возможно, будем придерживаться правил.
Из такси по дороге в пансион я позвонил Викорну и сказал, что заболел лямблиозом и вернусь только после выходных.
О своем посвящении, фаранг, говорить не могу — это против правил, и с меня взяли клятву, что я буду молчать. Могу кое-что рассказать о подготовке. Монахиня, пришедшаяся в мой номер в пансионе «Катманду» и вызвавшая своим видом шок во всем заведении, была та самая, что просила милостыню у ступы. Она выглядела такой же дряхлой, как в тот день: лицо в морщинах, волосы всклокочены, во рту не хватает большинства зубов, но ум остер как бритва, — и объяснялась по-английски с ооновским выговором. Разговор происходил примерно так: