А в одиннадцать лет у Тома завелся дружок, его ровесник — Санни Корлеоне. Мать Хейгена лишилась зрения, а когда сыну пошел одиннадцатый год, умерла. Отец, и всегда-то любитель выпить, после этого спился вконец. Он был плотник, работящий человек, за всю жизнь не совершил нечестного поступка. Но своим пьянством он сгубил семью, а вскоре после этого и самого себя. Том Хейген остался сиротой, шлялся по улицам и спал в подворотнях. Его младшую сестренку отдали на воспитание в чужие руки — ну, а неблагодарными одиннадцатилетними беспризорниками, которые удирают от дам-благотворительниц, американское общество в 1920 году не занималось. К тому же у Хейгена стали тоже гноиться глаза. Соседи шушукались, что мальчишка небось подцепил болезнь у матери, а раз так, то и от него можно заразиться. Люди его сторонились. Санни Корлеоне от всего своего одиннадцатилетнего, еще не огрубевшего сердца пожалел друга, привел его к себе и властно потребовал, чтобы его приняли в дом. Тома Хейгена накормили горячими спагетти с густой, маслянистой томатной подливкой — ее вкус запомнился ему на всю жизнь — и уложили спать на раскладушке.
Без расспросов, без дальних слов, как нельзя более естественно дон Корлеоне позволил беспризорнику остаться у него в семье. Он самолично сводил мальчишку к врачу, и Тому Хейгену вылечили глаза. Он послал Тома в колледж, а после — на юридическое отделение университета. При этом он выступал по отношению к приемышу скорее в роли опекуна, а не отца. Он никогда не проявлял к нему нежных чувств — однако, как ни странно, считался с Хейгеном больше, чем с родными сыновьями, и ни в чем не навязывал ему своей воли. Так, по юридической части Хейген пошел после колледжа по собственному выбору. Он слышал раз, как дон Корлеоне говорил:
— Один законник с портфелем в руках награбит больше, чем сто невежд — с автоматами.
Между тем Санни и Фредди по окончании средней школы, к великому неудовольствию дона Корлеоне, выразили твердое желание пойти по родительским стопам. Только Майкл поступил в университет, но на другой же день после объявления войны с Японией ушел добровольцем в морскую пехоту.
Получив адвокатский диплом, Хейген женился на молоденькой итальянке, чьи родители обосновались в штате Нью-Джерси, и зажил своим домом. Его жена тоже окончила университет, что по тем временам было редкостью для девушки из ее среды. После свадьбы — а свадьбу, понятно, справляли у дона Корлеоне — дон выразил готовность поддержать Хейгена в любом начинании, какое бы тот теперь ни предпринял: обставить его адвокатскую контору и направлять к нему клиентов, а нет — основать для него собственное дело по продаже недвижимого имущества. Хейген в ответ почтительно склонил голову.
— Я хотел бы работать у вас.
Дон удивился, но было видно, что он доволен.
— Ты знаешь, какие я веду дела?
Хейген утвердительно кивнул. Нет, он в ту пору еще не знал по-настоящему, как велико могущество дона. По-настоящему он этого не знал еще целых десять лет, покуда не принял на себя обязанности consigliori, когда заболел Дженко Аббандандо. И все же он утвердительно кивнул тогда и твердо встретил взгляд дона Корлеоне.
— Я хотел бы у вас работать так же, как работают ваши сыновья, — сказал Хейген.
Иначе говоря — с безоговорочной преданностью, безоговорочным признанием верховной родительской власти дона. И дон впервые с того дня, как Хейген переступил порог его дома, выказал своему приемышу отцовскую ласку — недаром о его умении понять человека уже тогда слагались легенды. Он быстро притянул Хейгена к себе, обнял и после этого обращался с ним почти как с родным сыном, хоть изредка и напоминал ему — или себе, как знать:
— Том, никогда не забывай своих родителей.
Да разве Хейген мог забыть? Его мать, рохля, да еще и с придурью, от общей вялости не обнаруживала ни малейшего чувства к детям, хотя бы ради вида. Отца Хейген не переносил. Самое страшное, что мать перед смертью ослепла: Том воспринял свою глазную болезнь как удар зловещей судьбы. Он был уверен, что тоже лишится зрения. Потом умер отец, и что-то странным образом надломилось в одиннадцатилетнем мозгу Тома Хейгена. Точно загнанный зверек, он шастал по улицам в ожидании своей погибели до того достопамятного дня, когда на него, спящего, наткнулся в углу подъезда Санни и привел к себе домой. Но из года в год потом его преследовал ночами один и тот же страшный сон — что он ослеп, как его мать, и вырос, и бродит слепцом с протянутой рукой, выстукивая дорогу палкой, а следом плетутся его слепенькие дети и просят милостыню, дробно стуча по тротуару своими короткими палками. Он вскакивал, и в этот первый миг полуяви-полусна лицо дона Корлеоне всплывало перед ним — и на душе у него становилось спокойно…