Замечательный роман Кравчинского «Андрей Кожухов» (1889) правдиво рисует движение народников в самый драматический момент их поворота от пропаганды к террору, причем сцена, в которой герой романа покушается на жизнь Александра II, воспроизводит действительную картину покушения А.К. Соловьева 2 апреля 1879 г. Столь же исторически достоверна и художественно выразительна повесть Кравчинского «Домик на Волге» о «хождении в народ» (1889). И в романе, и в повести, а также в драме «Новообращенный» (1894) Кравчинский показал, как идейно убеждены, отважны и нравственно чисты, хотя и трагически обречены, герои народничества. Их credo: «Мы должны думать не только о пользе, но и о чести нашей партии»[151].
Книгу уникальной судьбы, роман «Булгаков» написал революционер-народник Ф.Н. Юрковский – в 1882 г. на Карийской каторге в Забайкалье. В 1883 г. он был переведен с Кары в Шлиссельбургскую крепость (разумеется, без романа, который был изъят у него и уничтожен), и с начала 90-х годов, когда узникам Шлиссельбурга разрешили письменные принадлежности, написал роман еще раз, но не до конца; на последней странице рукописи Юрковского приписано рукою Н.А. Морозова: «Здесь роман кончается по причине смерти автора, не вынесшего заключения»[152]. В «Булгакове» картинно представлены жизнь, быт, деятельность, типы людей народнического подполья 1874 – 1875 гг. на юге России.
Среди поэтов народничества первым по значению был, бесспорно, П.Ф. Якубович (Мельшин), «Арион революционной молодежи 80-х годов», как его называли, один из героев процесса «21-го», где он был осужден на 18 лет каторги. Смысл и дух музы Якубовича передан в стихотворном эпиграфе 1884 г. к будущему собранию его сочинений:
Якубович был народовольцем. Но такова же по смыслу и духу – идейна, гражданственна, народна – муза другого мастера народнической и, кстати, украинской поэзии чернопередельца П.А. Грабовского, пережившего три ареста и 16 лет каторги и ссылки в Сибири. Вот строки из его стихотворения «Народнику» (1894):
Вообще эпоху революционного народничества В.И. Ленин справедливо характеризовал как «время, когда каждый социалист был поэтом и каждый поэт – социалистом»[154]. Стихи писали десятки революционеров-народников (В.Н. Фигнер, Г.А. Лопатин, Н.А. Морозов, С.С. Синегуб, Д.А. Клеменц, Ф.В. Волховский, Н.А. Саблин, С.И. Бардина и многие-многие другие) – стихи, не всегда удачные в художественном отношении, но сильные правдой жизни, борьбы и даже психологии народничества[155]. Иные из них стали популярнейшими революционными песнями, которые прошли через три революции в России и живут поныне: «Отречемся от старого мира» П.Л. Лаврова, «Замучен тяжелой неволей» Г.А. Мачтета, «Слезами залит мир безбрежный» В.Г. Богораза-Тана, похоронный марш «Вы жертвою пали» И.М. Познера и А.И. Архангельского.
Итак, мастера всех жанров отечественной литературы 70 – 90-х годов XIX в., включая самых выдающихся ее корифеев, так или иначе (прямо, «вполоткрыта», иносказательно) выразили свое сочувствие к революционному народничеству, хотя и порицали «крайности» его теории (социализм) и тактики (террор). Только Ф.М. Достоевский в «Бесах» гневно осудил народническую «крамолу», а Л.Н. Толстой и Н.С. Лесков от своей хулы против народников 60-х годов в 70-х годах отказались. Вместе с тем на обочине российской словесности подвизались литераторы, избравшие своей специальностью «антинигилистический роман», т.е. не отдельные нападки на «крамолу», как у Достоевского, Толстого, Лескова, а систематическое (и сверх всякой меры) ее поношение.
Эти романисты по своим творческим возможностям выглядели пигмеями рядом не только с такими гигантами, как Толстой и Тургенев, но и с писателями масштаба Гаршина и Надсона. «Классиком» среди них слыл бесталанный и беспринципный Б.М. Маркевич – тот самый, кого Тургенев сделал заглавным героем аллегорического стихотворения «Гад». Именно роман Маркевича «Бездна» (1883 – 1884) стал самым «антинигилистическим». Он не только карикатурил революционеров, но и уязвлял царскую власть за недостаточно жестокую расправу с ними, требуя еще более крутых мер. Роман был переполнен аляповатыми описаниями революционных ужасов. А.П. Чехов назвал его «длинной, толстой, скучной чернильной кляксой»[156].
152