Так на примере 1870-х годов либералы советовали царизму быть терпимым к «шороху» либерализма, доказывая, что карательные излишества даже либеральных мечтателей озлобляют и делают революционерами, опасными, в первую-то очередь, для самого царизма. Впрочем, одобряя политические (особенно, конституционные) стремления революционеров, либеральные историки осуждали их способ действия: для либералов «красный» террор был такой же «крайностью» слева, какой справа был «белый» террор. «Методы борьбы народовольчества – заговор и терроризм – как методы совершенно неверные, – заключал Богучарский, – оказались, конечно, и совершенно несостоятельными на практике»[18]. Эта мысль пронизывает труды всех либеральных историков от Туна до Глинского.
Охранительной и либеральной концепциям противоборствовала третья до 1917 г. концепция в историографии народничества – собственно народническая. Она начала формироваться почти одновременно с охранительной концепцией и в противовес ей. Первоначальную основу народнической концепции составили нелегальные издания «Народной воли» – программные статьи, прокламации, биографии деятелей партии, следственные показания, судебные речи. К ним добавились изданные в эмиграции сочинения П.А. Кропоткина, П.Л. Лаврова, С.М. Степняка-Кравчинского, Л.А. Тихомирова (до его ренегатства), – в первую очередь по значению книги «Подпольная Россия» Кравчинского (1882, Милан) и «Народники-пропагандисты 1873 – 1878 гг.» Лаврова (1895 – 1896, Женева)[19].
Сила и слабость народнической концепции заключались в ее революционности. Сами народники, естественно, считали свою идеологию единственно правильной, хотя расходились в тактических и даже программных вопросах. В большинстве своем они (включая Кропоткина, Лаврова, Кравчинского) признавали самой рациональной программу «Народной воли», но террор как способ борьбы считали бесперспективным, при всей его (для России 1870-х годов) исторической обусловленности. Главное же, они разоблачали антинародную сущность и обреченность царизма и, вопреки многоголосой клевете, доказывали, сколь привлекательны революционеры нравственно – с их любовью к народу, самоотверженностью, бескорыстием, искренностью. В этом отношении наибольшую роль сыграла «Подпольная Россия» Кравчинского – произведение выдающееся по информативности, психологизму и художественной выразительности[20]. Особенно впечатляют в ней т.н. «революционные профили», т.е. 8 ярких портретных характеристик: С.Л. Перовской, П.А. Кропоткина, В.А. Осинского, Д.А. Клеменца, Д.А. Лизогуба, Я.В. Стефановича, В.И. Засулич и Г.М. Гельфман. Лев Дейч, который лично знал каждого из них, свидетельствовал, что их «профили» у Кравчинского «как живые»[21].
С начала XX в. народническую тенденцию подхватили и панегирически развили эсеры, которые насаждали прямо-таки культ «Народной воли» в условиях, когда народовольчество уже становилось анахронизмом[22].
Либеральная концепция отрицала правительственную, им обеим противоборствовала народническая, а все эти три концепции оспаривала марксистская концепция народничества, которая начала складываться (как и либеральная) с 1883 г.
Своего рода фундамент для этой концепции заложили К. Маркс и Ф. Энгельс. Они специально не исследовали народничество, но, между прочим, в переписке и в трудах на смежные темы, оставили ряд принципиальных оценок его теории, тактики и практики. Критикуя социалистические иллюзии народников, утопизм их доктрины, Маркс и Энгельс приветствовали их революционную практику, особенно политическую борьбу «Народной воли» против самодержавия. Основоположники марксизма прониклись к этой борьбе таким сочувствием, что, хотя они в принципе отвергали терроризм «как теорию» и «панацею», готовы были оправдать «красный террор» народовольцев как способ действия, «продиктованный им (…) действиями самих их противников», «по поводу которого так же мало следует морализировать – за или против, как по поводу землетрясения на Хиосе»[23].
19
Подробно о народнической историографии народничества 70-х годов см.:
20
Подробно о ней см.:
22
См.: