На первом этапе революционное народничество исследовалось интенсивно и плодотворно – по ряду причин. Во-первых, после победы Октября рос интерес к революционному прошлому, к национальным традициям освободительной борьбы. Во-вторых, подогревали этот интерес печатные и устные выступления живых свидетелей, иные из которых (Вера Фигнер, Николай Морозов, Михаил Фроленко) заслуженно пользовались славой чуть ли не сказочных героев. Вот характерный штрих. На торжественном вечере в Москве 5 февраля 1928 г. по случаю 50-летия процесса «193-х», где выступали Н.А. Морозов, А.В. Якимова, М.П. Сажин, «клуб (Общества политкаторжан. – Н.Т.) был переполнен рабочей и учащейся молодежью, воспоминания участников процесса затянулись по настоянию аудитории до глубокой ночи, причем молодежь требовала, чтобы сняли с программы вечера концерт и дали послушать „стариков“»[32]. Наконец, в-третьих, был открыт доступ к государственным архивам, сохранившим для историков почти все документы старого режима. Не зря директор Национального архива Франции Ш. Ланглуа, досадуя на то, что Французская революция XVIII в. уничтожила архивы духовного ведомства как «достояние реакционных сил», сказал советскому академику Е.В. Тарле: «Ваша революция была умнее нашей»[33].
До недавних пор в ряду причин, которые способствовали успешному изучению народничества (как, впрочем, и всех вообще проблем истории) обязательно называлась еще одна – освоение советскими историками марксистско-ленинской методологии. Теперь выясняется, что эта причина не столько помогала, сколько мешала историкам.
Правда, до середины 30-х годов идейный контроль над историками СССР не был столь жестким, как в последующие годы. Хотя труды и высказывания классиков марксизма-ленинизма о народничестве усиленно пропагандировались и уже начали выходить в свет методологические руководства для историков народничества[34], все же советские ученые сохраняли отчасти творческую свободу и, дискутируя между собой, успели к середине 30-х годов создать много интересных монографических исследований[35]. Видное место отводилось народничеству в общих курсах российской истории – М.Н. Покровского, Н.А. Рожкова, С.А. Пионтковского[36]. При этом резко обособились две крайности. Если И.А. Теодорович с большевистской горячностью идеализировал народников и стремился доказать, что народовольчество предвосхитило («в зародыше») большевизм[37], то М.Н. Покровский так же горячо доказывал: «большевизм своими положительными чертами ничем не обязан народничеству»[38]. Впрочем, Покровский противоречил себе, модернистски определяя бунтарей и пропагандистов первой половины 70-х годов как «большевистское» и «меньшевистское» крылья[39]. Само понятие «народничество» толковалось иногда то очень узко, то слишком широко: Ю.М. Стеклов отождествлял его с землевольчеством, а Н.А. Рожков распространял на художников-передвижников и композиторов «Могучей кучки»[40].
Однако коллективными усилиями ленинская концепция народничества очищалась от вульгаризации и модернизации. Полезной в этом отношении была всесоюзная дискуссия о «Народной воле»[41]. К середине 30-х годов в нашей литературе уже преобладал восходящий к Ленину, но хорошо аргументированный взгляд на народничество как на идеологию крестьянской демократии, господствовавшую в русском освободительном движении с начала до конца его разночинского этапа. Движение 60 – 70-х годов рассматривалось в неразрывном единстве как революционно-народническое (в противовес либеральному народничеству 80 – 90-х годов). К тому времени был накоплен колоссальный фактический материал, активно разрабатывались все проблемы народнического движения. На очередь встала задача создания обобщающих монографий. Но вдруг – вся работа по изучению народничества пресеклась.
Дело в том, что к 1935 г., в обстановке воцарения культа личности Сталина, когда сталинская камарилья спекулировала на возможности террористических актов со стороны мнимых «врагов народа», какой бы то ни было интерес к народничеству с его терроризмом стал для «верхов» опасным. Вскоре после злодейского убийства С.М. Кирова Сталин в кругу приближенных заявил: «Если мы на народовольцах будем воспитывать наших людей, то воспитаем террористов»[42]. Это заявление было воспринято как сигнал к запрету не только народовольческой, но и вообще народнической проблематики. 14 июня 1935 г. ЦК ВКП(б) принял постановление «О пропагандистской работе в ближайшее время», которое, в частности, гласило: «Необходимо особенно разъяснить, что марксизм у нас вырос и окреп в борьбе с народничеством (народовольчество и т.п.), как злейшим врагом марксизма, и на основе разгрома его идейных положений, средств и методов политической борьбы»[43]. В том же 1935 г. было распущено Всесоюзное общество политкаторжан, которое являлось центром исследования народничества, закрыт его орган – журнал «Каторга и ссылка», а также его издательство, прерваны уже начатые издания многотомных собраний трудов П.Л. Лаврова, М.А. Бакунина, П.Н. Ткачева, задержан выпуск очередных томов биобиблиографического словаря «Деятели революционного движения в России», выходившего с 1924 г. (эти тома – о народовольцах – уже подготовленные к выходу в свет, типографски набранные, были сданы в архив, где и лежат поныне).
34
35
36
39
40
43
ВКП(б) в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд. 6. М., 1941. Ч. 2. С. 817.