Иетс говорил спокойно, не горячась. Он только следил за Девиттом, стараясь понять, соглашается ли тот с ним, или, по крайней мере, принимает ли его основные положения.
Девитт, помолчав, сказал:
— В вас слишком много ненависти.
Иетс улыбнулся одними глазами:
— Война научила, сэр. Но я не согласился бы забыть этот урок за все блага мира.
— Вернемся к действительности! — сказал Девитт. — Как, по-вашему, достаточно у нас данных, чтобы, как вы выразились, стукнуть этих молодчиков по голове?
Иетс слегка нахмурился:
— Мне кажется, успех местного значения нам обеспечен.
— Тогда чего вы ждете?
— Я всего лишь лейтенант, сэр, — и притом в душе школьный учитель. А если завтра генерал скомандует «Руки прочь»?
— До завтра еще далеко, — сказал Девитт. — Завтра я побеседую с Фарришем и еще кое с кем. А пока — ночь в вашем распоряжении.
Было около часу ночи, когда Лемлейн подъехал к замку Ринтелен. Петтингер еще не спал; он сидел у себя в комнате перед камином и помешивал тонкий серый пепел сожженных бумаг.
— Так вы уже знаете… — были первые слова Лемлейна.
Петтингер указал на пепел:
— Мне не впервые! — Он отставил кочергу. — Я рассчитывал на ваш приезд, герр бургомистр. Мне сегодня понадобится проводник. Памела в восемь часов ушла из дому и не вернулась. Вдова совершенно спятила — вы не слышали, как она там мечется?
— Памела ушла и не вернулась… — повторил Лемлейн.
Он прислонился к кровати Петтингера, раскрыв рот, вытаращив глаза — точно человек, силящийся проглотить слишком большой кусок. Отсутствие Памелы — и полуночный визит Люмиса!… Лемлейн затрясся. Но зачем бы Памела стала доносить на него? Она ведь знает, что он — единственный защитник ринтеленовских интересов!
Петтингер закричал:
— Gott verdammt![28] Что вы стоите точно истукан? Надо что-то делать! Вы знаете город! Куда мне идти?
— Вы поссорились? — упавшим голосом спросил Лемлейн.
— Да, поссорились. Она каждые пять минут желает целоваться. Сколько можно выдержать такое?
— А где та, Марианна?
— Почем я знаю? Уиллоуби прислал за ней машину. Она обычно ночует у него.
— Вы и с ней баловались?
Петтингер фыркнул:
— Надо же человеку отдохнуть!
Лемлейн стал ощупывать свое тело, машинально, сам не зная, чего ищет.
— Это еще хуже, чем я думал, — простонал он. Его воздержание от политической деятельности при нацизме, его ухаживания за Уиллоуби, все труды, все унижения — все пропало зря. Петтингер оказался тем прогнившим столбом, который подломился, и теперь грозила рухнуть вся постройка.
— Вы мозгляк! — услышал он слова Петтингера. — Возьмите себя в руки.
Лемлейн встрепенулся. Его оцепенение уступило место ярости.
— Ах, я мозгляк! — взвизгнул он. — Я мозгляк? Может быть, это мне принадлежат ваши бредовые замыслы! Эрих Петтингер, оберштурмбаннфюрер, претендент на роль фюрера новой Германии, великий политик, стравливающий две державы, — и не может помирить двух баб или обуздать собственные аппетиты!
На мгновение Петтингер даже оторопел от этого неожиданного наскока.
— Легко быть умным и важным, когда ты у власти! — продолжал расходившийся Лемлейн. — Это каждый сможет, любой мазилка, любой скандалист, любой бродяга! А вот когда ты не у власти, когда нужно терпеть, выжидать, организовывать, планировать…
Петтингер размахнулся и дал Лемлейну пощечину. От силы удара голова бургомистра качнулась на тонкой шее.
Пощечина вернула Лемлейна на место и восстановила дисциплину. Лицо его было теперь пепельного цвета, только на щеке тяжелая рука Петтингера оставила багровый след.
— Мне случалось убивать людей за меньшие дерзости, — сообщил Петтингер. — А на случай, если вы рассчитываете выдать меня американцам и ценой моего аккуратно расфасованного трупа вернуть себе их благосклонность, позвольте пролить некоторый свет на ваше положение. Кто отрекомендовал меня Уиллоуби под именем майора Дейна? Вы. Следовательно, мы с вами неразрывно связаны, и если меня поймают и вздернут, то на соседней веревке будете болтаться вы… Пусть я попал в беду, пусть даже я сам виноват в этом, но вы приложите все усилия, чтобы меня выручить. Понятно?