Лемлейн только теперь осознал размеры катастрофы.
— Понятно, — ответил он.
— Ну, ведите меня! — приказал Петтингер.
— Куда вы хотите идти?
— Я не знаю, куда.
Лемлейн жалобно сказал:
— Но меня ждет Уиллоуби.
— Пусть ждет! Найдите место в самом Креммене. Я должен сохранить имеющиеся связи. Нельзя допустить, чтобы такие случайности влияли на ход истории!
Лемлейн посмотрел на него. История! Человек по собственной глупости лишился последнего пристанища и болтает об истории!
— Я знаю одно место, — сказал Лемлейн, — старое бомбоубежище под разрушенной конторой герра фон Ринтелена. Я проведу вас туда. Вы там отсидитесь несколько дней, а потом я увезу вас из города.
Петтингер поморщился.
— Там, конечно, не так уютно и удобно, как здесь, — подхватил Лемлейн в последнем проблеске бунта.
Петтингер сдернул со своей несмятой постели пушистое розовое одеяло.
Лемлейн вдруг заторопил его:
— Убежище пустует с самой войны. У вас нет карманного фонарика? Ничего, у меня в машине найдется. Возьмите два одеяла. Еду я вам как-нибудь доставлю. Скорей, скорей!…
Выдвинув ящик небольшого викторианского бюро, Петтингер достал свой маузер и патроны.
— Им можно пользоваться и как винтовкой, — показал он Лемлейну. — Деревянная кобура заменяет ложе.
Лемлейн покосился на ствол, отливавший тусклой синевой.
— Надеюсь, вам не придется прибегать к нему, — заметил он. Это было сказано от всего сердца. Перестрелка не входила в планы Лемлейна. Единственное, что могло спасти его шкуру, положение и деньги, — это тихое и незаметное исчезновение Петтингера со сцены.
Петтингер не ответил. Перекинув одеяла через руку, зажав пистолет под мышкой, он спустился с лестницы и прошел через холл, мимо вдовы, которая, сгорбившись, сидела за письменным столом своего покойного мужа и листала какие-то старые гроссбухи.
Лемлейн, семенивший следом, шепнул:
— Вы бы хоть простились с фрау фон Ринтелен, Она все-таки была для вас гостеприимной хозяйкой.
Петтингер остановился. Он посмотрел на огромную тушу, неподвижно застывшую у стола. Потом его взгляд скользнул выше, на портрет созидателя империи, Макси, с его хищными руками.
— Пошли! — сказал он.
Он ускорил шаг. Дверей он достиг уже почти бегом.
Лемлейн едва поспевал за ним.
10
Ровно в девять часов утра Девитт вышел из машины у здания военной комендатуры, взглянул на указатель, висевший у входной двери, и поднялся на второй этаж. Там он прошел по длинному коридору, уже переполненному немцами-просителями, и остановился у двери с табличкой, на которой крупными буквами значилось: капитан В. Люмис. Экономический отдел.
Девитт прошел мимо вытянувшегося во фронт сержанта, дежурившего у двери, и очутился в кабинете Люмиса. Самого Люмиса еще не было. Девитт уселся в кресло капитана за его полированный, темного дерева стол. Тем лучше, что он явился первым; пусть Люмис после не слишком спокойной ночи получит еще утренний сюрприз.
Зазвонил телефон. Девитт не взял трубки. Он услышал, как сержант ответил по отводному аппарату:
— Нет, подполковник Уиллоуби, капитан еще не приезжал. Слушаю, сэр. Спасибо, сэр.
Уиллоуби, значит, уже на ногах; что ж, это тоже неплохо. Девитт попытался представить себе, каков ход мысли у этих людей. Вероятно, самый обыкновенный, ничего особенного. Просто, став победителями, они вырабатывали для себя новые нормы поведения, значительно более вольные, чем это было на родине или же во время войны. Но нет, не может быть, чтобы это были совсем новые нормы. Иетс прав, конечно. Законы и нравы складываются на основе прежнего опыта, привычек и традиций. Семена тех цветов, что распустились здесь, посеяны были еще в Америке. Как могли эти люди понять, что неограниченная власть еще не означает неограниченную свободу действий? Для одних война означала кровь, боль и горе; для других она явилась золотым дном. Теперь, когда кровь больше не льется, боль утихла и горе потеряло остроту, теперь, когда победа предлагает свои блага всем, таким, как Люмис, кажется, что было бы глупо ими не пользоваться.
Дверь отворилась, и Люмис при виде гостя остановился как вкопанный.
— Я занял ваше место, — сказал Девитт. — Прошу прощения.
— Пожалуйста, сидите, сэр, — сказал Люмис, — если вам тут удобно. — Он подошел к вешалке и стал аккуратно вешать фуражку, китель, кобуру с револьвером. Он всячески старался затратить на это побольше времени. Но рано или поздно должен был наступить момент, когда придется повернуться и взглянуть в лицо Девитту.