— Поближе к немцам… — задумчиво повторил Трой. — Не любим мы подходить близко к немцам.
— А мы любим, — заявил Лаборд.
— Вы с ума сошли! — Трой уже составил себе мнение о непрошеном госте. — Либо вы сумасшедший, либо вы не знаете, что тут происходит. Не стану я рисковать жизнью моих людей из-за того, что у вас плохое оборудование. Эта ваша махина привлечет огонь противника, как пить дать. А от огня противника могут погибнуть мои люди.
Худые щеки Лаборда еще больше ввалились. В глазах горел мученический экстаз первых христиан, брошенных в клетку со львами.
— На войне каждый подвергается опасности, это неизбежно.
— Послушайте, приятель, — очень спокойно сказал Трой. Ямочки на его щеках исчезли, и энергичный подбородок выдвинулся вперед. — Не знаю, где вы околачивались все это время. Но моя рота ведет бои с первой минуты вторжения, и не проходит дня, чтобы она не имела потерь. Я отвечаю за своих солдат. Каждое утро я должен рапортовать о том, даром или недаром я потерял людей убитыми и ранеными.
— Подождите, не горячитесь! — сказал Лаборд. Он не мог себе позволить разругаться с этим капитаном, хотя невзлюбил его с той самой минуты, как Трой вышел из-за изгороди, остановил грузовик и сказал, что не может пропустить его. А поскольку капитан командовал этим участком, он мог затруднить операцию Лаборда, а то и вовсе сорвать ее. Лаборду пришлось проглотить обиду.
— Я приехал сюда не ради своего удовольствия, — сдерживаясь, продолжал Лаборд. — Меня послали сюда с определенным заданием, выполнение которого и вам принесет пользу. Если после нашей передачи немцы перейдут линию, это будут ваши пленные.
Но Трой не пошел на приманку.
— Вы можете поручиться, что немцы начнут сдаваться? Нет? А я вот ручаюсь, что ваш грузовик, громкоговорители и вся эта возня привлекут внимание немцев; учитывая состояние моей роты и важность участка, который мы удерживаем, я хотел бы избежать этого.
Лаборд вытащил из кармана приказ, подписанный генералом Фарришем. В приказе говорилось, что группа, возглавляемая лейтенантом Лабордом, направляется для проведения тактической операции в расположение третьей роты и что третьей роте надлежит оказать ей необходимое содействие.
Пока Трой пробегал глазами приказ, Лаборд говорил:
— За последние несколько минут наша артиллерия послала немцам тысячи листовок. Они их теперь читают. Они подготовлены к нашему обращению.
— Не знаю… — Трой подошел к заднему борту грузовика и недоверчиво оглядел провода, приборные доски, репродукторы. — Я готов содействовать вам постольку, поскольку это не нанесет вреда моим людям и нашим позициям.
Бинг видел, что Лаборд не сговорится с этим капитаном. Ему нравилась точка зрения Троя, его чувство ответственности за своих солдат. Если бы Трой мог отговорить Лаборда от всей этой затеи, Бинг бы только порадовался. Но Трой в лучшем случае добьется лишь того, что Лаборд полезет вперед на свой страх и риск, и тогда черт знает что может случиться.
— Капитан, — сказал Бинг, — нельзя ли мне пойти с вами и ознакомиться с обстановкой? Грузовик пусть постоит здесь. А мы поищем место, откуда можно будет сделать передачу, не подвергая лишней опасности ни нас, ни ваших солдат.
Лицо Троя прояснилось.
— Сержант, — сказал он, — вот первые разумные слова, которые я слышу. Пошли!
Лаборд скорчил кислую гримасу, но возражать не стал.
Бинг еле поспевал за капитаном, шедшим широкими, размашистыми шагами, наклонив вперед голову, плечи и верхнюю часть туловища; такая походка стала для него привычной — она делала его менее заметной мишенью.
Они все еще шли вдоль изгороди. В поле с правой стороны мирно паслись коровы среди темных кругов голой земли.
— Воронки, — сказал Трой, словно он видел вопросительный взгляд Бинга. — Отличное попадание. Беда только в том, что бомбы падали с наших самолетов.
Когда изгородь кончилась, Трой остановился и заговорил с солдатом, в полном смысле слова выросшим из-под земли. Бинг не разобрал, о чем они говорили, но он видел, как солдат показал рукой вперед и Трой кивнул.
Перед ними лежало неогороженное холмистое поле, изрытое воронками от снарядов и ямами поменьше, в которых иногда что-то шевелилось. В воздухе стоял въедливый, приторный запах и слышалось глухое, упорное жужжание.