Иетс и Трой прислушивались. Но из убежища не доносилось ни звука. Вероятно, Петтингер прячется где-то в самой глубине; Лемлейну нужно время, чтобы до него добраться.
— А не мог он нас одурачить, как вы думаете? — спросил Трой. — Может быть, есть третий выход, и оба голубчика ускользнули и теперь потешаются над нами?
— Нет, — сказал Иетс. — Я проверил расположение.
— Может быть, Петтингер решил удержать Лемлейна в качестве заложника?
— Это было бы просто глупо, — сказал Иетс. — Едва ли он настолько переоценивает значение Лемлейна для нас. И должен же он понимать, что рано или поздно мы войдем в убежище…
— А может быть, Петтингера там давно уже нет; Лемлейн его не нашел, а выйти не решается из страха перед нами?…
Хлопнул выстрел, где-то очень далеко, и вслед за ним — приглушенный грохот.
Солдаты замерли.
В отверстии показалось лицо Лемлейна, мертвенно-бледное, с разинутым, перекошенным ртом. Последним усилием бургомистр выполз из отверстия и тут же потерял сознание.
— Фельдшера! — крикнул Трой.
Из живота у Лемлейна текла кровь, он корчился от боли, на губах его выступила пена, глаза закатились так, что видны были только желтоватые белки, как у слепого.
— Сделайте ему укол! — сказал Трой. Фельдшер уже разрезал рукав пиджака Лемлейна.
Он воткнул шприц под кожу. Дыхание Лемлейна стало ровнее. Он зашевелил губами, пытаясь что-то сказать. Иетс приложил ухо к его тонким бескровным губам.
— Не мо… не может… справиться… — Слова перебил сердитый, болезненный кашель. Лемлейн как будто смеялся над чем-то, но над чем, Иетс не мог понять. — Говорю… выходите… стреляет… не может справиться… ни с чем…
— От него ничего не узнаешь, — сказал Иетс. — Что, капрал, кровотечение остановить нельзя?
— Нет, сэр.
— Тогда вызовите санитарную машину, — сказал Трой. Фельдшер ушел.
— Что же теперь делать? — спросил Трой, не то сердито, не то огорченно, не то и сердито и огорченно вместе.
Иетс поднялся на ноги.
— Двоих людей ко мне! — скомандовал он. И, повернувшись к Трою, сказал спокойным тоном: — Я иду вниз. Приятно будет поставить последнюю точку.
Подошли два солдата и встали рядом с Иетсом.
— Предоставьте дело мне, — сказал Трой. — Я ведь сказал, что не допущу потерь. На этот раз нет. Мерзавец не стоит даже царапины на колене любого из вас! — Он вгляделся в черноту входа.
Иетс тоже посмотрел туда — и вдруг ему вспомнились жители Энсдорфа.
Трой наконец принял решение. Он сделал знак шоферу грузовика, и тот поспешно подошел к ним.
— Скажите, у вас случайно не сохранились те толовые шашки?
— Толовые шашки? — с недоумением повторил шофер; но тут же его лицо просветлело — он понял. Еще в Нормандии ему выдали четыре мешка полуфунтовых брусков тринитротолуола по восемнадцать штук в каждом, чтобы в случае надобности прокладывать машине дорогу через изгороди. Он совсем позабыл про них, поскольку тринитротолуол без взрывателя не представлял никакой опасности, и забытые мешки все это время пролежали под сиденьем кабины.
— Прикажете принести их, сэр? — спросил он.
— Да, пожалуйста.
Шофер сходил к машине и вернулся, таща под мышкой два мешка; капсюли и шнур оказались у него в кармане.
Трой взял один мешок и положил на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей в убежище. Потом соединил капсюль со шнуром. Шофер вытащил из другого кармана клещи. Трой закрепил шнур и вставил капсюль в канал среднего бруска заряда.
— Вот! — он отмерил около трех футов шнура,, отрезал и подал конец Иетсу. — Этого хватит. Теперь скажите мне, Иетс, сколько на ваших часах, только точно.
Иетс сказал, что восемнадцать минут пятого.
— Шестнадцать… восемнадцать, — повторил Трой, сверяя со своими. — Значит, так: вы даете мне пятнадцать минут срока. Через пятнадцать минут вы зажигаете шнур. У вас будет полторы минуты, чтобы добежать до грузовика. — Он улыбнулся. — Все ясно?
— Все ясно, — сказал Иетс, беря у него из рук шнур.
Трой захватил второй мешок с толом и стал пробираться к дальнему выходу из убежища. Иетс ждал. Подошла санитарная машина. Лежавшего без сознания Лемлейна подняли на носилках и увезли. Медленно тянулись минуты. В такие минуты мысль всегда работает особенно четко. Иетс думал о человеке, который сейчас окажется замурованным там, под землей; ему тоже придется ждать, ждать без конца; он узнает терзания голода, на которые он столько раз обрекал других; нестерпимую жажду; леденящий холод — холод отчаяния; потом в неподвижном спертом воздухе станет трудно дышать; начнет слабеть тело; его сморит сон, долгий тягостный сон с кошмарами, которые камнем навалятся на грудь и придавят сердце; и он будет просыпаться весь в липком, холодном поту, пока не заснет последним страшным сном. Или от ужаса он лишится рассудка, перестанет сознавать, что с ним. И сколько же времени понадобится ему, чтобы понять и поверить, что это конец, что оба выхода из туннеля закрыты навсегда?