— Не разумно ли в таком случае ускорить путешествие, сир?
— Сегодня и завтра — последние свободные деньки, которые у меня выдались больше чем за месяц, Фердия. Два дня мало что значат. Как только будут улажены дела на Сицилии, мне предстоит жениться. Потом нас ожидают плавание в Утремер и осада Акры. Война встретит нас почти в тот же миг, как мы сойдем на берег. А закончится не ранее, чем мы, с Божьей помощью, возьмем Иерусалим. Теперь тебе понятны причины моих поступков?
— Да, сир.
Это еще не все, подумал я, скользнув взглядом по алым пятнам на его щеках. Помимо всего, король собирается с силами перед столкновением с Танкредом.
Утро мы провели в приятном настроении: обменивались охотничьими историями, воспоминаниями о битвах и веселыми шутками. Я не удержался — рассказал ему о Беатрисе и о том, как порвал с ней.
Он заметил, что я поступил правильно.
— На войне нет места для женщин. Они отвлекают, Фердия.
Становится отчасти понятно, почему Ричард не заводит любовниц, подумал я. После Марселя их было несколько, по большей части — дочери землевладельцев, у которых мы останавливались. Но после Пизы — ни одной. Приняв решение, он не отступал от него.
— После свадьбы ваша молодая королева поедет в Аквитанию или в Турень, сир? — спросил я.
— Я предпочел бы такой расклад, однако Беренгария будет сопровождать меня в Утремер. — Взрыв горького смеха. — Зачатие наследника — дело государственной важности, а оно едва ли выполнимо, если супруга будет находиться в Шиноне, а я под Акрой.
Я задумался над тем, насколько удачным может получиться их брак. Целью союза явно были дети, но без семейного счастья жизнь обернется разочарованием. А может, и нет, мелькнула у меня мысль. По крайней мере, для Ричарда. Я вспомнил о свирепой радости, что отражалась у него на лице во время битвы, и решил, что вот она, его настоящая страсть. Никакая любовь к женщине не сравнится с ней.
— Я проголодался, — объявил король. — Чувствуешь запах хлеба?
— Да, сир.
У меня самого урчало в животе.
Мы покинули аббатство уже много часов назад и теперь въезжали в деревню. Маленькие дома, в одну комнату, с соломенной кровлей, разделялись полосами огородов. Слева от нас стояли по колено в речке женщины, отбивавшие одежду на камнях. На берегу девочка нянчила спеленатого младенца. От крыши кузницы в небо поднимался дымок. Куры копались в мусорной куче. Седобородый дед сидел у двери лачуги и смотрел на нас слезящимися глазами.
Проследовав по запаху к пекарне, уединенно стоявшему зданию, чуть больше остальных по размеру, мы натянули поводья. Зашел я, поскольку Ричард никогда не держал при себе денег, и купил пару еще теплых караваев. Выйдя, я обнаружил, что король внимательно глядит через улицу, если ее можно было назвать таковой.
— В чем дело, сир?
— Я слышал сокола вон в том доме.
Я недоуменно воззрился на него.
— Простолюдинам не полагается держать соколов — это привилегия знати, — пояснил король.
В Англии — допустим, подумал я. В Аквитании тоже. Но здесь-то Италия.
К моему удивлению, Ричард спрыгнул на землю и бросил мне поводья.
— Я скоро.
Отмахнувшись от моих возражений, он направился прямиком в тот дом, откуда доносился пронзительный клекот, принадлежавший, как мне показалось, перепелятнику.
Сгорая от беспокойства, прижимая одной рукой к груди краюхи хлеба, а другой удерживая уздечку королевского коня — мой собственный стоял спокойно, — я не знал, что делать. Последовав за Ричардом, я рисковал не только навлечь на себя его гнев, но и лишиться лошадей. Недружелюбного вида юнцы у входа в пекарню ни за что не посмели бы напасть на меня, вооруженного мечом и щитом, зато могли увести пару отличных скакунов, если бы выпала возможность.
Решив выполнять приказ короля, я остался на месте, прислушиваясь по мере сил к тому, что происходит на другой стороне улицы. Аромат хлеба щекотал ноздри, превратив мой голод в дикого зверя, но, поскольку руки были заняты, я не мог даже откусить от каравая.
Один из юнцов направился ко мне и сказал что-то на неведомом местном наречии. Уверенный в его недобрых намерениях, я ответил суровым взглядом.
— Не говорю… по-итальянски, — произнес я, исчерпав весь свой запас слов этого языка.
Юнец осклабился. Его оставшиеся зубы были наполовину гнилыми и черными. Он снова заговорил, и мне не понравилась задиристая нотка в его голосе.
— Ты меня понимаешь? — попробовал я снова, на этот раз по-французски.
Парень нахмурился, явно не разобрав ни слова. Он сказал что-то своим приятелям, те загоготали.